Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II

Даже спустя многие десятилетия, когда и вправду в России повеяло переменами, писатель Мережковский, говоря об отечественных революционерах, все еще с горечью признавал, что они «слишком ранние предтечи слишком медленной весны». Что же было ждать оттепели в декабре 1825 года?

Выбор в ту зиму объективно стоял между двумя диктатурами: николаевской и пестелевской. Царская диктатура была для народа привычнее.

Все остальное – лишь красивая легенда, созданная последователями «культа пяти повешенных».

Секрет николаевской стали: немецкая кровь, русская кормилица и английская няня

«Русский царизм» – точно такое же клише, как «китайские церемонии» или «американский образ жизни». Обычно подобное клише воспринимается как аксиома, не требующая доказательств. Между тем в «русском царизме» столь много иностранных добавок, что национальным продуктом его можно считать лишь с оговорками.

На вершине самодержавной пирамиды подлинно «русского духа» всегда было меньше, чем внизу, а с течением времени он и вовсе на высоте выветрился и являлся в царские палаты лишь изредка, да и то каким-то ряженым гостем. Чтобы понять, о чем идет речь, достаточно взглянуть на декоративные портреты и фотографии российских государей, их жен и детей в старинных русских костюмах. Прусскую принцессу Шарлотту – невесту Николая Павловича – даже представили в первый раз широкой публике не в обычном платье, а сразу в русском сарафане и кокошнике, дабы подчеркнуть ее полное слияние с новыми подданными. Противоестественность всех этих постановочных сцен очевидна.

Иначе, видимо, и быть не могло, учитывая, что каждый новый царь разбавлял остатки своей русской крови, женясь на немке, плюс преимущественно иностранное воспитание наследников престола и, наконец, тяга царской семьи (вполне, впрочем, простительная) к европейскому комфорту.

В этом смысле Николай I не является исключением. Достаточно прочесть его собственные «Воспоминания о младенческих годах», где иностранные имена полностью доминируют над русскими:

…с давних пор существовал обычай определять к каждому из нас по англичанке в качестве няньки… при мне была назначена состоять мисс Лайон, шотландка…

…разлученные с отцом и матерью, мои сестры и я оставались на попечении графини Ливен, уважаемой и прекрасной женщины…

…вскоре после кончины императрицы Екатерины ко мне приставили в виде старшей госпожу Адлерберг, вдову полковника, урожденную Багговут…

…нас часто посещали доктора: господин Роджерсон, англичанин, доктор императрицы господин Рюль, доктор моего отца господин Блок, другой его доктор, господин Росберг, хирург, господин Эйнброт и доктор Голлидей, который нам привил оспу…

…покойная моя родительница, как нежнейшая мать, пеклась об нас двух с братом Михаилом Павловичем, не щадя ничего, дабы дать нам воспитание, по ее убеждению, совершенное. Мы поручены были как главному нашему наставнику генералу графу Ламздорфу, человеку, пользовавшемуся всем доверием матушки…

…равно инженерный полковник Джанотти, военный наш наставник…

И так далее в том же роде. Детство императора, который позже приобрел имидж самого национального из российских монархов, проходило в основном в окружении иностранцев, частью, впрочем, обрусевших.

Простые русские люди, также изредка появлявшиеся в окружении будущего императора, собственных имен в «Воспоминаниях» не имеют, хотя и о них написано не без теплоты. В одном месте Николай I с гордостью заявляет, что его кормилицей была простая «Московская Славянка» (оба слова патриотично написаны с большой буквы, чтобы подчеркнуть народность и «породистость» кормилицы). Чуть дальше снова воспоминания о кормилице, правда уже не «московской», а «питерской»: