Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II

Польский поэт Адам Мицкевич, узнав о стихах своего приятеля, посвященных восстанию в Варшаве, с горечью констатировал: «Он бьет у царских ног поклоны, как холоп». И оказался не прав. Герцен верно написал:

Первое десятилетие после 1825 года было страшно не только от открытого гонения на всякую мысль, но и от полнейшей пустоты, обличившейся в обществе: оно пало, оно было сбито с толку и запугано. Лучшие люди разглядывали, что прежние пути развития вряд ли возможны, новых не знали.

Как подметил один из русских историков, не в том только дело, что «говорить было опасно», но и в том, что «нечего было сказать».

В патриотических и антизападных чувствах европейски образованного Пушкина не было ни фальши, ни тем более раболепства. Просто после разгрома декабризма в русском обществе действительно на какое-то время возникла идейная пустота, сравнимая с вакуумом, куда и начал стремительно проникать национализм. Образовавшаяся в это время воронка засасывала всех: западников и славянофилов, профессоров и гимназистов, талантливых и бездарных – в равной мере.

Конечно, существовали и нюансы. Официозный национализм и национализм, выстраданный русскими славянофилами, различались как нравственным и интеллектуальным потенциалом, так и стилистически. Отношения между властью и славянофилами чем-то напоминали неравный и неудачный брак: немного по расчету, а больше по любви, похожей на ненависть.

Оригинальное философское учение славянофилов, с одной стороны, именно в самодержавии видело спасение для России, с другой – клеймило деспотизм власти, требуя свободы слова, гласного суда, смягчения системы наказаний и т. д. В то же время славянофилы последовательно выступали против вмешательства народа в государственное управление, опираясь в своих выводах среди прочего и на западный опыт.

Мониторинг происходящего в революционной Европе велся ими самым тщательным образом, начиная со времен Великой французской революции. В России не прошла, например, незамеченной книга французского историка Ж. де Лимона «Жизнь и страдание Людовика XVI», изданная в Москве еще в 1793 году, где содержался подробный юридический анализ деятельности революционного Конвента.

Автор довольно убедительно доказывал, что члены Конвента, претендовавшие на то, что они являются символом законности, справедливости и защиты прав человека, на самом деле постоянно нарушали все декларируемые ими принципы: объединили в своих руках власть законодательную с властью судебной, осудили короля на смерть не за конкретные преступления, как положено по закону, а просто за то, что он король, да еще не большинством, а меньшинством голосов, и т. д.

С точки зрения славянофилов, весь опыт государственного строительства на Западе оказался неэффективным, поскольку парламенты и конституции, возникшие в ходе революций, не сумели уберечь европейские народы от деспотизма, хаоса и моральной деградации. Как утверждал один из идеологов славянофильства Константин Аксаков:

Только при неограниченной власти монархической народ может отделить от себя государство… предоставив себе жизнь нравственно-общественную, стремление к духовной свободе.

Вместе с тем, как считали славянофилы, если народ не посягает на государство, то и государство не должно посягать на народ, независимость его духа, совести и мыслей. В отличие от Николая I, стремившегося к тотальному духовному контролю над обществом, славянофилы отводили государству роль лишь политического, но никак не нравственного руководителя. «Первое отношение между правительством и народом есть отношение взаимного невмешательства», – писал Константин Аксаков.

Но точек соприкосновения в государственном и неофициальном национализме было все же больше, чем разногласий. Непонимание происходящих на Западе процессов тесно сближало два этих идеологических течения. После потрясений 1825 года, а затем и буржуазных революций в Европе не только царь или иерархи православной церкви, но и большинство русских интеллектуалов не желало больше брать пример с Запада.

В 1844 году русский писатель и философ князь Владимир Одоевский восклицал: