Россия и Запад. От Рюрика до Екатерины II

С тех пор не раз повторялось однообразное явление. Государство запутывалось в нарождавшихся затруднениях; правительство, обыкновенно их не предусматривавшее и не предупреждавшее, начинало искать в обществе идей и людей, которые выручили бы его, и, не находя ни тех ни других, скрепя сердце, обращалось к Западу, где видело старый и сложный культурный прибор, изготовлявший и людей и идеи, спешно вызывало оттуда мастеров и ученых, которые завели бы нечто подобное и у нас, наскоро строило фабрики и учреждало школы, куда загоняло учеников. Но государственная нужда не терпела отсрочки, не ждала, пока загнанные школьники доучат свои буквари, и удовлетворять ее приходилось, так сказать, сырьем, принудительными жертвами, подрывавшими народное благосостояние и стеснявшими общественную свободу. Государственные требования, донельзя напрягая народные силы, не поднимали их, а только истощали: просвещение по казенной надобности, а не по внутренней потребности давало тощие, мерзлые плоды…

Речь у Ключевского идет, по сути, о порочном замкнутом круге.

К выводам лучшего отечественного историка-аналитика стоит добавить следующее. Не раз русские реформаторы слишком резко, грубо и бесцеремонно будили своей походной трубой спящих сограждан, но при этом, поднимая страну по тревоге, оказывались неспособными толком объяснить людям, куда нужно идти, зачем и что их ждет в конце тяжелого перехода.

Свое неумение доходчиво аргументировать реформаторы всегда компенсировали одним и тем же – решительностью и силой. Даже двигаясь в верном направлении и ставя перед собой самые благородные цели, русские вожди, пробиваясь с авангардом сквозь метель к теплому, сытному и светлому будущему, во множестве оставляли за собой брошенные в сугробах обозы с ослабевшими, замерзшими и голодными людьми. Цена реформ в России всегда была неимоверно высока.

Немало русских сетует, что Россия уже столетия подряд не эволюционирует, а двигается вперед рывками. Один из историков написал о Петре Великом:

Торопливость стала его привычкой. Он вечно и во всем спешил. Его обычная походка была такова, что спутник с трудом поспевал за ним вприпрыжку.

Можно сказать, что этот «спутник» и есть Россия, которую очень часто заставляли вприпрыжку, задыхаясь и спотыкаясь, бежать вдогонку за реформой и реформаторами.

Искать виноватого здесь сложно. Рывки каждый раз происходили уже в тот момент, когда отставание от остального мира становилось жизненно опасным, так что решительность русских реформаторов по-своему оправдана и неизбежна. С другой стороны, очень часто застои случались не от бездарности или реакционности консерваторов, как принято считать, а лишь потому, что надорванные народные силы, утомленные предыдущим рывком, требовали отдыха. Золотую середину, то есть свой нормальный эволюционный темп, Россия еще только ищет.

Спецификой русской реформы можно считать, пожалуй, и то, что почти всегда она оказывалась делом личным, одного вождя, а потому на результат куда больше влияли характер и интуиция главного реформатора, чем заранее продуманный план. Большинство вождей-реформаторов были не книжниками, а практиками, они, как правило, начинали подготовку своих преобразований, учась самостоятельно, на ходу, больше у жизни, чем по научным трудам.

Книжники стояли рядом с реформаторами, но их влияние не было решающим. Вождь-реформатор, выбирая между советом специалиста и собственной интуицией, обычно отдавал предпочтение инстинкту. И не обязательно при этом проигрывал. Россию до сих пор иногда легче прочувствовать, чем логически просчитать. Наполеон однажды заметил, что в России нет дорог, одни направления. Можно, конечно, понять эти слова буквально, а можно и нет. Такое уж это место, где досконально просчитать реформу, как и провести дорогу по карте, не угодив в овраг, практически невозможно.