Россия, которой не было

Советский историк Н. Молчанов, апологет Петра, защищал избранный тем путь развития довольно оригинально. Вспомнил о так называемом плане Лейбница. В 1670 г. Лейбниц разработал план создания так называемого Европейского союза, призванного обеспечить Европе вечный мир. Для этого, по Лейбницу, излишнюю энергию («пассионарность», сказал бы Гумилев) следовало направить на колониальную экспансию. Англии и Дании, по Лейбницу, следовало колонизировать Северную Америку, Франции – Африку и Египет, Испании – Южную Америку, Голландии – Восточную Индию, Швеции – Россию.

И вот уже Молчанов заламывает руки в наигранном ужасе: «Нашей родине угрожало колониальное рабство» [126].

Да полноте… Поневоле припоминается русский лубок времен Крымской войны: «Вот в воинственном азарте воевода Пальмерстон поражает Русь на карте указательным перстом»…

То, что этот план придумал «сам» Лейбниц, еще ни о чем не говорит. «Россия – не Африка», как выражался казачий урядник из романа Пикуля. Вряд ли у Швеции хватило бы сил не то что «колонизовать» Россию – отхватить кусок территории. Это свеям не удалось даже в тяжелейшие времена Смуты… И потом, вся колониальная экспансия, как бы энергично она ни проводилась, никоим образом не уберегла Европу от войн – а следовательно, «план Лейбница» остается очередной утопией, согласно известной русской солдатской песне совершенно не учитывавшей овраги…

Лично мне гораздо ближе точка зрения историка П.Н. Милюкова, писавшего: «Ценой разорения страны Россия возведена была в ранг европейской державы… Политический рост государства опять опередил его экономическое развитие». В первом томе «Истории России», вышедшей в 1935 г. на французском языке в Париже под редакцией Милюкова, глава о петровских преобразованиях имеет многозначительный заголовок: «Результаты реформы: хаос».

И, наконец, во времена петровского правления наблюдались две любопытных «развилки в истории» – точки, где отечественная история могла свернуть на другие рельсы.

Первая развилка касается Петербурга, который при определенных обстоятельствах мог и не подняться на брегах Невы. Если бы Петр захватил Ригу на несколько лет раньше, а не в 1710 г., в постройке Санкт-Петербурга не было бы ровным счетом никакой нужды. Рига являлась уже готовым портом на Балтике, мало того, ее гавань была свободна ото льда на целых шесть недель дольше, чем Невская губа. В новой столице у Петра, в общем, не было особой необходимости – ему нужны были крепость на Балтике и порт, позволивший бы вести морскую торговлю по той же Балтике, в обход Архангельска. Обоим условиям вполне отвечала Рига. Окажись она в руках Петра году в 1702-м, десятки тысяч людей не погибли бы в непосильных трудах посреди гнилых болот. Правда, при этом варианте не было бы Эрмитажа и многого другого, но когда вопрос стоит именно так, лучше уж обойтись без Адмиралтейства и Эрмитажа…

Виртуальность, вернее, «развилка» номер два – судьба Елизаветы Петровны. В 1722 г. Петр всерьез намеревался выдать ее за одного из принцев французского королевского дома, юного герцога Шартрского, а впоследствии, после смерти тогдашнего польского короля Августа Саксонского, посадить зятя с дочерью на польский престол.

Интереснейшая виртуальность! В случае ее осуществления я не берусь наскоро просчитывать возможные варианты, оставляя это другим. Возможно, Елизавета при этом раскладе никогда не оказалась бы на русском престоле. Возможно, Жечь Посполита избегла бы раздела. Возможно, обе страны образовали бы единую державу… Увы, мне просто некогда в рамках этой книги решать столь сложные уравнения.

В реальной жизни брак не сложился – из-за происков английского короля Георга I, старого недруга Петра. Герцог Шартрский в конце концов женился на немецкой принцессе, а Елизавета осталась дома…

Смерть идеалиста

…Слишком все очевидно?

Когда заходит речь о Петре III – первом в восемнадцатом столетии законном императоре России, стоит подчеркнуть сразу: в удивительном единодушии сливаются те, кто обычно согласия меж собой достигнуть ни за что не способны. И если оппонент скажет «белое», из чистой вредности начнут кричать: «Черное!».

Есть, однако, исключения… К примеру, числящийся среди либералов и демократов питерский историк Е.В. Анисимов и один из самых упертых «национал-патриотов» москвич М. Лобанов поносят Петра чуть ли не одинаковыми словесами. «Недалекий» – рубит сплеча питерец. «Холуй Пруссии, враждебный всему русскому, – подхватывает москвич. – Слишком все очевидно».

Очевидно? Недолгое царствование Петра III, его незаурядные реформы были настолько оболганы и вымазаны черной краской, что чуть ли не двести лет историческая наука вместо объективного подхода пробавлялась сплетнями и анекдотами о Петре, – а следом тянулась и литература.