Росстань

Хвастались девки: коснулось мохнатым, явственно так — мохнатым. Забывали только: богатых женихов в поселке мало, на всех не хватит.

За полночь девки вовсю разошлись. Вспоминали все новые и новые возможности заглянуть в судьбу. А когда стряпка Силы Данилыча, Фекла, предложила пойти в телятник хозяина и узнать, кто будет первенец — парнишка или девчонка, — согласились идти все и немедленно.

В темноте телят не углядишь. Но если первый телок, попавшийся под руки, бычок, непременно родиться сыну. Способ проверенный.

В телятник пошли прямо через снежные суметы, напрямик, перелезая через прясла. С визгом, хохотом. Неуклюжая Солонька праздничную юбку порвала.

Сила Данилыч, мучавшийся бессонницей, бродил по двору и еще издали приметил девок. «Куда это их понесло?» Потом хитро улыбнулся и опрометью кинулся в телятник. Там он вывернул полушубок шерстью наружу, накинул его на спину и, согнувшись, стал поближе к двери.

— Чтой-то телята беспокоятся, — шепнула Фекла подругам, появляясь в дверях.

Девки проворно кинулись к телятам.

— Парнишка, — радостно взвизгнули в темноте. Потом голос испуганно ойкнул, закричал по-страшному. Девки, сминая друг друга в дверях, кинулись на улицу. Запинались, раскатывались на свежем навозе. В телятнике кто-то непонятный, утробно давясь, хохотал. «Леший!»

Прыгали через жерденик. Хватали открытыми ртами промерзлый воздух. Бежали, не разбирая дороги. Ворвались в зимовье, закрылись на заложку.

Прыгали руки, искали спички.

А на дверь зимовья, с той стороны, с улицы, наваливаются, жадные руки шарят заложку.

Ужас шевелит волосы под платками.

— Ма-а-ма! — заревели за дверью голосом Солоньки.

Страхи-то какие, Господи. Заложку не снимали до утра. Домой не шли. Не спали. Боялись.

III

Федька возвращался от Лучки, где засиделся допоздна. За дни Рождества и Святок парень умотался от пьянок, вечеринок, работы по хозяйству и теперь шел медленно. На память пришла Симка. Вспомнились ее просьбы присылать сватов. Симкины просьбы радуют, но он ей сказал, что думать об этом сейчас не время, и своего решения держится твердо. Симка по дурости ударилась в слезы, два дня пыталась не разговаривать.

Федька уже шел по переулку мимо зимовья Темниковых, когда с Круглой сопки, прикрывающей заимку с севера, ударил винтовочный залп.

Парень от неожиданности присел за прясло, потом бегом бросился к своей землянке. Казалось, что пули пролетают где-то близко и не задевают его, Федьку, лишь случайно. У дверей зимовья задержался.

Теперь уже стреляли и с Крестовой, голой каменной сопки, где одиноко стоит крест с давних времен. Поговаривают, что похоронен там предок каких-то князей Гантимуровых.

Короткие злые светлячки появились и на соседней сопке.

Он понял, что заимка окружена. Если и оставался выход, так только через калтус и заросли тальника за Аргунь.

Федька нырнул в зимовье и плотно прикрыл дверь.

— Чего там, братка? — подал из теплой темноты сонный голос Савва.

— Кто-то заимку окружил. Стреляют.

На нарах заворочались, зашептали.

— Мать, не тарахти спичками, огонь не зажигай, — сказал Федька, стягивая унты.

Голос старухи дребезжит, волнуется:

— Оно со светом-то бы лучше. В темноте боязно… О, Господи, спаси и помилуй нас, грешных, рабов твоих. Опять стреляют. Кто в кого — один Бог ведает.

— Спит он, твой Бог, и ухом не ведет.

— Сожгут заимку, добогохульствуешь. Узнаешь тогда, почем сотня гребешков.

Не спали. Сидели в темноте. Ждали. Надеялись — пронесет. Когда тишина и ожидание стали тягучими и звонкими, за окнами послышались топот, голоса.

— Идут!

Дверь с шумом раскрылась, ударилась о нары, под которыми спали телята.

— Кто здесь? Огня! Да поживей, — проскрипел простуженный голос.

— Чичас, чичас, — Костишна ломала дрожащими руками спички.

Жирник затрепетал желтым огоньком, осветил двух вооруженных людей. От вошедших пахло морозом, дымным костром, конским потом.

— Живет кто здесь? — спросил кто-то удивительно знакомым голосом. И вдруг захохотал. — Не узнаешь, Федча?

Федоровна зажгла еще один жирник, и в зимовье стало совсем светло.

— Сукин ты сын, Колька! Напужал как. Нет, чтоб по-людски зайти. Все с вывертами.

Федька стоял на полу босой и радостно улыбался.

— Ну, что смотришь, как баран на новые ворота, — веселился Колька Крюков. — Не узнал? Я тебя специально решил напугать.

Оправившаяся после первого испуга Костишна бросилась собирать на стол, но партизаны от угощения отказались.

— Некогда нам, тетка. Как-нибудь в другой раз. Бельишком вы не богаты? Это я мужиков спрашиваю.

Федька, придерживая штаны рукой, открыл старенький сундучишко.

— Чего-нибудь найдется. Вот.

Достал свою новую рубаху, белые подштанники.

— Обносились, что ль? Да ты, Кольша, сюда смотри, в сундук. Может, еще что пригодится?

— Ладно, хватит. У тебя самого не густо. А вот бакарок возьму, — показал Крюков на выгнутый солдатский котелок. — Эта вещь мне нужна.

Ночные гости пробыли в зимовье недолго. Федька надернул ичиги, выбежал на улицу провожать. Около сенника остановил Николая.

— Сказывай, чего приезжали? Не чай же пить.

Николай свернул папиросу, прикурил, пряча огонь в широких ладонях.