Росстань

Выехали с наступлением темноты. Ехали осторожно, молча и, казалось, каждый ушел в свои думы. Даже Федька молчал. Ночь была спокойной, и высланные в дозор Филя Зарубин, полгода назад прибежавший в отряд, и Петр Фролов не давали о себе знать.

Ехали всю короткую ночь, спешили пройти как можно больше, а утром стали подыскивать овраг для дневки.

Никита Шмелев, мужик из Тальникового, скрипнул седлом, повернулся к Николаю, указал в сторону двухголовой сопки.

— Вот там, паря Николай, места шибко хорошие. И ключик раньше бывал. Отдохнем по-доброму.

— Врасплох нас не застанут? — Николай привстал на стременах.

— Не-е-е. За пять верст вершего видно. Чуть чего — и в сопки уйти можно.

Овраг и верно оказался хорош. Только без ключика. Но нашли большую яму, наполненную водой. В луже густо плавали синекрылые бабочки, отливающие зеленью и синью букашки. Лошади неохотно пили теплую воду, цедили ее сквозь зубы.

Николай выставил наблюдение. Люди расседлали лошадей и завалились спать.

Солнце поднималось все выше и выше, накаляло степь. Северька, вылезший на край оврага, лениво посматривал на сопки, кусал сизую длинную травинку. На мгновение ему показалось, что низкорослый кустик, росший саженях в сорока, дрогнул: «Чего бы это он?» — забеспокоился парень. Северька спрятался за кромку оврага, тронул губами ухо напарника. Потом, припадая по-кошачьи, уполз в траву. Уже близ куста он приподнялся на колени, вскинул к плечу винтовку.

За кустом притаился мужичонка, что-то высматривая.

Много по степи шаталось в эти годы народу. Встречаясь, подходили с опаской, готовые в любой момент послать друг в друга пулю. Сходились, осторожно прощупывали друг друга в разговоре. И бывало так, что после встречи уходил один, а другой оставался лежать с почерневшим лицом и неподвижными открытыми глазами. И долго еще над этим местом после кружили вороны.

— А ну, мордой в землю! — прошипел Северька. — И не брыкайся.

Мужичонка ткнулся в траву, медленно повернул злое лицо.

— Оружие есть? — Северька прижимает приклад к плечу.

— Нет. Не видишь ли чо?

— Не разговаривай и ползи к оврагу.

Когда спустились в отвилок оврага, Северька разрешил задержанному подняться на ноги.

— Куда ж ты меня, паря, ведешь? Чо со мной делать хочешь?

— Уряднику сдам, а там мое дело маленькое.

Задержанный ссутулился, пошел молча, но потом круто повернулся. Северька прыгнул назад, поднял винтовку.

— Отпусти ты, паря, меня, — слезно заговорил мужик. — Чо тебе стоит? Век буду Богу молить. Отпусти, не бери грех на душу.

В овраге уже все проснулись, разбуженные Северькиным напарником.

— Господин урядник, — доложил Северька. — Задержал вот человека. Выглядывал чего-то около нас.

— Кто такой? Откуда? Что здесь делаешь? — отрывисто задавал вопросы Николай.

— Господин урядник, — вылез вперед в распущенной нижней рубахе Федька. — Видно же, что партизан. Прячется по оврагам. Кокнуть его, да и дело с концом.

Николай внимательно вглядывался в пленного. Но лицо пленного ничего не выражало. Только чуть дрогнули набрякшие веки.

— Расстреливать его не будем… зарубим. Не то шуму много. Ты и зарубишь, — подмигнул Крюков Федьке.

Жестокая это проверка, да что делать. Федька сжал зубы, выхватил шашку.

— Я моментом, — повернулся он к товарищам. — Эй, кто хочет посмотреть настоящий казацкий удар, подходи сюда. Сейчас я эту гадину развалю от шеи до паха.

Пленный посерел, в тяжелой мужичьей злобе уставился на рыжего парня.

— Сволочи. Безоружных рубить — это вы можете… Ну, руби, чего тянешь! — крикнул он хрипло.

— Николай Алексеевич, хватит, — пыхтя трубкой, сказал Никита Шмелев, притаившийся до этого за спадами. — Знаю я этого мужика. Тальниковский он. Эпов Григорий.

— И ты, дерьмо, с ними, — взъярился мужик, признав Никиту.

Николай положил руку на плечо Григорию.

— Ты прости уж нас. Проверяли мы тебя. Сам понимаешь — нельзя без этого. Жизнь теперь такая.

— Так кто ж вы? — не удержался Эпов.

— Партизаны. Самые что ни на есть настоящие партизаны, — успокоил посельщика Шмелев.

Но Эпов обозлился еще больше:

— Так пужать человека, разрази вас гром. И ты, Никита, сволочной человек, нет, чтоб сразу сказать, свои, мол. С вывертами все, — Григорий матерно ругался, смахивая рукавом мутные слезы.

Парни смотрели на мужичьи слезы, кряхтели, отворачиваясь, лезли за махоркой.

— Ничего, — кивнул им Никита. — Это бывает. Пройдет. Я, когда с-под расстрела ушел, тоже в мокрость ударился. Лежу в буераке, знаю, что уже не возьмут меня, а сам слезьми исхожу.

Эпов поднял голову.

— Спирту дайте, христопродавцы. Душа горит. Дайте. Тогда прощу.

— Может, аракой утешишься, дядя Григорий?

— Замолчи, язва рыжая, — Эпов через силу улыбнулся. — Давай араку.

— Вернемся по домам, тогда и замоем обиду, — Федька надел рубаху. — А пока у нас даже воды нет.

Всем сразу захотелось пить.

— Да ключик же рядом, — удивился Эпов. — Вода студеная — зубы ломит.

— Я ж говорил, что ключ где-то тут, — обрадовался Шмелев.

Быстро собрали фляжки, и Эпов в сопровождении Северьки пошел вниз по оврагу.