Ростов-папа. Часть 2

Несмотря на свою экзотическую внешность и турецкое происхождение, по-русски он говорил чисто и даже без малороссийского акцента.

Хотя, украинский мой спутник знал — это выяснилось, когда Мамед случайно столкнулся с каким-то знакомым и перекинулся с ним парой фраз, причём это действительно была «мова», а не распространённый тут суржик, отголоски которого мне довелось слышать и в Ростове.

— Слушай, а турецким ты тоже владеешь? — спросил у Мамеда я.

— И турецким, и греческим, — с гордостью сообщил он. — Ещё английского чуток, но так… «здрасьте — до свидания, принеси — подай». Когда в порту грузчиком работал — научился. Ты б знал, сколько я на своём горбе всяких мешков перетаскал! Чуть не надорвался! Одна польза — языки учил.

— Да ты прям полиглот! — восхитился я.

— Какой есть! Абы кого к нам не берут, — засмеялся он.

Я кивнул. В милицию принимали грамотных, умеющих устно и письменно пересказывать как содержание книг, так и события. Милиционеры были обязаны знать арабские и римские цифры, и владеть основными правилами арифметики: сложение, вычитание, умножение и деление. К этому добавлялось знакомство с географической картой, понятие о странах света и частях света, знание устава гарнизонной службы, умение ездить верхом. Ну, и конечно, владение стрелковым оружием, включая его разборку и сборку — без этого просто никак.

Ещё б зарплату нормальную платили…

Дом Дохина затерялся на краю улочки, застроенной редкими пузатыми хатами. Такой милый и пасторальный вид, не скажешь, что ты в небольшом, но всё-таки городе.

А где-то недалеко шумело и пенилось море, и волны набегали на берег.

Высоко в небе пролетел аэроплан, помахав крыльями. По нынешним временам — событие.

Пока шли, практически никого не встретили, разве что ребятишек, пускавших по лужам кораблики из щепок. Глядя на них, я вспомнил и своё детство. Не босоногое, хотя и с деревянным игрушками. Короче, всё как полагается.

Мы подошли к невысокому редкому забору, немного постояли, надеясь, что хозяева обнаружат нас и выйдут на крыльцо.

Увы, этого не произошло. Разве что в доме напротив отдёрнулась, а потом снова задёрнулась ситцевая занавеска, но это как раз нормально — любой незнакомый человек в глухих углах вызывает острый приступ любопытства. Заодно и тем для разговоров будет на неделю.

— Вень! — громко позвал Мамед. — Привет! Не узнаёшь — это я!

Не дождавшись ответа, он просунул руку в щель между рейками калитки и скинул крючок.

— Веня!

Убедившись в отсутствии, как говорило молодое поколение в моём времени — «фидбека», Мамед повернулся ко мне:

— Не слышит чего-то… Тетеря глухая! Надо зайти в дом, посмотреть.

— Надо так надо… Может, мы с ним разминулись, и он на службу пошёл?

— Вряд ли. Он этой дорогой ходит. Попался бы на пути. Пошли, Жора…

— Пошли.

Я опасливо огляделся.

— Что, собачку высматриваешь? — догадался он.

— Ага.

— Можешь быть спокойным. Веня собак не держит. Он вообще никакой живности не держит, даже кота.

За забором находились только дом и примыкавший к нему сарай-дровяник. Не похоже, что тут вообще вели какую-нибудь хозяйственную деятельность, нет даже намёка на будущие грядки и сад.

Мамед взошёл на крыльцо и подёргал входную дверь. Та оказалась не заперта.

— Видать, дома, — радостно произнёс спутник.

— Он что — один живёт? — спросил я.

— Один. Только спит что ли… — задумчиво произнёс Мамед. — На него это непохоже…

Его лицо стало тревожным.

Мы вошли в холодные тёмные сени.

— Веня! — снова позвал Мамед. — Встречай гостей! Хорош дрыхнуть — проспишь всё на свете!

И опять никто не среагировал на его слова.

Пожав плечами, Мамед распахнул дверь, ведущую с сеней в жилое помещение.

Обстановка внутри была неказистой: грубая, самопальная мебель, некрашеный пол, пожелтевшие газеты вместо обоев. Пахло сыростью и почему-то сгоревшим порохом. Последнее не понравилось мне больше всего.

Я сразу достал револьвер.

— Ты чего? — нахмурился Мамед.

— На всякий случай.

— А…

В закутке, служившем кухней, на колченогом табурете возле стола сидел, уронив голову на столешницу, мужчина. При нашем появлении он даже не шелохнулся, что во общем-то было понятно: из его виска вытекла успевшая загустеть каша из крови из мозгов, а в правой руке был зажат револьвер. Мужчина был мертвее мёртвого, правда, закоченеть ещё не успел.

— Веня! Как же так — а?! — горестно произнёс Мамед.

— Это точно Дохин? — спросил я. — Ты не ошибся?

— Он, конечно! Что я — друга даже со спины не узнаю, — обиделся спутник.

— И всё-таки — убедись. Проверь.

Мы подошли ближе.

Мамед сокрушённо вздохнул:

— Да он это. Эх, Веня-Веня, что ж ты натворил, дурак! Ну зачем ты так…

На Дохине была серая рубашка с закатанными рукавами и тёмные брюки с щеголеватыми подтяжками. На грязном столе были пустая бутылка водки, стопарик и исписанный карандашом лист бумаги, пропитавшийся кровью.

— Думаешь, самоубийство? — осторожно спросил я.

— Не думаю, вижу… Теперь понятно, почему тебя не встретили. Веня на себя руки наложил.

— С выводами не спеши, — попросил я.

— А какие тут могут быть выводы? Ясно как белым днём, — удивился спутник. — Веня в себя выстрелил.