Ростов-папа. Часть 2

— И всё равно, нужно всё тщательно проверить и дождаться экспертизы.

— Я тебе без любой экспертизы скажу — самоубийство это. Да вот же, это наверное предсмертная записка, там всё сказано, — Мамед потянулся к листку, лежавшему на столе, но я его остановил.

— Не спеши! Пусть эксперт проверит на предмет отпечатков.

Мамед покачал головой, но спорить не стал.

— Ох, Венька, натворил же ты делов! Записку разобрать можешь?

— Могу.

Склонившись над бумагой, я прочитал вслух текст, написанный крупными печатными буквами:

«Простите меня, товарищи! Я очень виноват перед вами за то, что бросил в такое тяжёлое время, но я не мог поступить иначе! Я сильно устал и разочаровался в жизни! Моя позорная болезнь не излечима, мне стыдно находиться в ваших рядах. Таким я был бы для вас только обузой! Не поминайте лихом и не корите себя за то, что не уберегли! Я сам принял это решение. Ваш Вениамин Дохин»

— Он пишет о какой-то болезни… Что у него было? — посмотрел я на Мамеда.

Тот вздохнул.

— Теперь уже можно… У Вени был люэс, сифилис… Подцепил ещё когда в окопах сидел в германскую. Очень сильно переживал, нарочно не стал жениться. Говорил, что никому не нужен со своей «французской болячкой».

Я понимающе кивнул. До изобретения пенициллина, венерические болезни были настоящим бичом всего человечества и лечили их порой варварскими методами с сомнительным результатом.

— Видимо, ему стало хуже, раз решился на такое, — с грустью добавил Мамед. — Пошли искать телефон — вызывать наших.

— Пошли.

Квест оказался короче, чем я думал. Счастливым владельцем телефонного аппарата был один из городских чиновников, проживавший на той же улице. Сам он находился на работе, но его жена беспрекословно впустила нас и разрешила позвонить в угро.

Судя по выражению лица, с каким она встретила нас после разговора, мимо её ушей не прошло ни одно слово.

— Это что, Дохин себя убил?! — со смесью ужаса и жуткого интереса, спросила женщина.

— А вы что — выстрел не слышали?

— Может и слышала. Только у нас тут время от времени на мотоциклетах разъезжают. Я на них подумала. Господи, ужас то какой!

Толку от неё как от свидетельницы не было, и мы покинули её дом.

Следственную бригаду ждали на улице. Мамед нервно курил папиросу за папиросой, а я думал. И пусть с мотивом всё вроде ясно, были вещи, которые меня напрягали. И чем дольше я размышлял над происходящим, тем сильнее оно мне не нравилось.

Этот опер (назову его так) — был далеко не первым на моём пути, чью смерть пытались обставить под самоубийство. И, думаю, далеко не последний. Чем сильнее я размышлял, тем всё больше убеждался, что имею дело с не очень качественной постановкой, способной ввести в заблуждение разве что чересчур замотанного текучкой и потому невнимательного мента. Ну или совсем зелёного сыщика.

Мамед, похоже, принадлежал первой категории, а может просто не включил мозги, слишком потрясённый смертью друга. Эмоции — страшная штука и способны сбить с толку даже опытного сыскаря.

— Слушай, а ты Веню хорошо знал?

— Спрашиваешь! — удивился Мамед. — С двадцать первого года вместе служим… Вернее, служили. От пули друг дружку не раз прикрывали. Отличный товарищ и настоящий друг!

Его щека предательски дрогнула.

— Тогда скажи: он действительно мог пойти на такое из-за болезни?

— Знаешь, Жора: я отвык удивляться. Люди порой такие вещи делают — волосы на голове дыбом встают. К тому же сифилис — есть сифилис, некоторые после него головой повреждаются. Может, и наш Веня — тоже того… — вздохнул Мамед.

— А что — были признаки?

— Я что тебе — врач?!

— Мамед, успокойся!

— Я спокоен, Жора!

— Отлично. Тогда просто ответь на мой вопрос.

— Ох и настырный же ты! Ладно, всё равно следак меня потом спросит. Вроде на службе это никак не проявлялось. Во всяком случае, при мне. А ты почему интересуешься? Ты ж к нам по своим делам приехал…

— Да уж не из праздного любопытства. Размышляю… Не складывается у меня картинка.

— Какая ещё картинка? — не понял Мамед.

— Преступления.

Мамед затушил очередной окурок башмаком.

— Погоди, какого ещё преступления?! Поясни…

— Попытаюсь. У Вениамина какое образование было?

— Не поверишь, даже в университете поучиться успел, пока не вышибли за политику. А что?

— То есть человек пусть с незаконченным, но всё-таки университетским образованием пишет предсмертную записку печатными буквами. Почему?

— Ну, чтобы мы почерк разобрали, прочитать смогли… — предположил он.

— Нет. Так обычно делает тот, кто хочет скрыть почерк. Оно, конечно, слова из газеты нарезать надёжнее, но это не тот случай. Второй момент: обратил внимание как ровно всё написано, буковка к буковке. Человек, который решил свести счёты с жизнью, так не напишет. Тут нужна просто стальная сила воли, чтобы рука с карандашом не дрогнула. Психология, Мамед…

— А кроме психологии у тебя ещё что-то есть?

— Почему револьвер остался на столе? Он что — стрелял, склонившись над столом? А зачем? К чему такие манёвры? Не практично это как-то…

— Слушай, Жора… Какая в задницу практичность?! Человек руки на себя решил наложить. Последнее дело в таком случае о твоей практичности думать.