Ростов Великий

— Да как же так? Купеческой дочке ямщик поглянулся. Какой же срам на мою седую голову.

На глаза Олеси навернулись слезы. Она опустилась на колени и всхлипывающим голосом заговорила:

— Ты уж прости меня, тятенька. Мил мне Лазутка, из сердца не выкинешь.

Василий Демьяныч надолго замолчал, затем опустил свою крепкую сухую ладонь на голову Олеси и кротко молвил:

— А ты из головы выкинь, доченька. Такое случается по младости лет. Коль не хочешь позора отцу родному, то забудь ямщика. Забудь, доченька.

— Не знаю, не знаю, тятенька, но я попробую.

— Вот и добро, доченька. Успокоила ты меня.

С того дня стала Олеся затворницей, будто в монастырской келье поселилась. Секлетея, по строжайшему наказу супруга, со двора и шагу не ступала. Обе сидели за прялками, а вечерами подолгу молились у кивота. Правда, в погожие дни выходили в сад, наглухо обнесенным высоким тыном.

Так прошел месяц, другой… Дождливая осень подвалила. Как-то отец пришел в девичью горницу, подсел к Олесе и молвил:

— Ну что, доченька. Всему приходит своя пора. Как ни жаль, но настало время быть тебе за мужем. Завтра купец Глеб Митрофаныч Якурин с супругой своей и сыном Власом свататься придут.

Олеся так и обмерла, лицом побелела.

— Никак, перепугалась, доченька? Дело-то обычное. Семья добрая, богатая и Влас — жених не из последних. Правда, лицом рябоват, ну да с лица не воду пить. Стерпится, слюбится. Якурин — набольший купец в Ростове Великом. Так что через недельку и под венец.

— Тятенька, милый! — взмолилась Олеся. — Не хочу под венец. Христом Богом прошу!

Но Василий Демьяныч был непреклонен.

— Прости, доченька, но дело решенное. Не плачь, всё уладится.

Василий Демьяныч долго сидел подле дочери, пока у той слезы не высохли. Но как только отец вышел из горницы, Олеся встала на колени перед киотом и горячо взмолилась:

— Помилуй меня, пресвятая Богородица, отведи от беды! Прости и помоги мне, рабе грешной!..

Улучив момент, когда отец и Секлетея принялись разглядывать в сундуках приданое, Олеся вышла во двор, а затем, что есть духу, побежала к калитке, коя, на её счастье, оказалась незапертой.

Повезло Олесе и на Соборной площади, где Лазутка подзывал к возку очередного покупателя с поклажей. Увидев Олесю, Скитник бросился ей навстречу, а та, вся запыхавшаяся, тотчас вымолвила:

— Коль люба тебе, увези меня, Лазутка. Борзей увези!

Скитник взял ослабевшую девушку на руки и посадил в возок. Спросил:

— Что стряслось, лебедушка?

— Отец замуж меня выдает. Завтра — смотрины, а через неделю — под венец. Вези борзей! Вон и холоп Харитонка сюда бежит.

— Не догонит!

Лазутка впрыгнул на коня и помчал под угор. Крепость вскоре осталась позади, а впереди — дорога на Переяславль.

«Куда, куда дале? — точила Скитника навязчивая мысль. — Купец Богданов непременно пошлет погоню, для чего возьмет свежих коней с оружными холопами. Его Гнедок, хоть и не плохой скакун, но староват, далеко на нем не уедешь. Вон уже и сейчас натужно храпит, вот-вот загнанный грянется оземь».

Лазутка остановил Гнедка, спрыгнул с коня и подошел к возку.

— Вспять не надумаешь, Олеся?

— Нет, с тобой хоть на край света.

— Но путь будет тяжкий. Отныне мы — беглые люди… Нас повсюду будут искать. Придется нам укрываться в лесных дебрях, то и не каждому мужику под силу. Способна ты на такую жизнь, Олеся?

— Я всё преодолею, Лазутка. Люб ты мне.

Скитник благодарно поцеловал девушку и перекрестился:

— Да помоги нам Бог!

Лазутка взял Гнедка под уздцы и потянул его с дороги к лесу, но вскоре лес стал непроходимым. Скитник освободил от оглобель коня, утащил возок в чащобу, вернулся и молвил:

— Дале пешечком, Олеся.

— И куда ж мы пойдем?

— К избушке Петрухи Бортника.

* * *

Почитай, весь день Петруха пропадал в лесу, а когда вернулся на поляну, то немало подивился: из волоковых окон черной избы валил сизый, кудлатый дым, а к разлапистой сосне был привязан гнедой конь.

Петруха окстился. К добру или к худу? Еще никогда к нему на коне никто не приезжал. Да и немудрено: к его заимке прямой дороги нет, есть лишь едва приметные тропинки, по коим и коня-то трудно провести. Чудны дела твои, Господи! Неуж с княжьего двора за медом? Но мед еще две недели назад отнесен.

В конце каждого лета Петруха приходил в Ростов к тиуну Василька Константиновича и говорил:

— Медок готов.

Тиун снаряжал подводу. Четверо холопов ставили на неё липовые кадушки, торбы и кули с мукой, толокном, сухарями, сушеной и вяленой рыбой, сальными свечами и отправлялись в путь. Верст через двадцать подвода останавливалась, один из холопов, дабы кто не схитил коня, продолжал сидеть на телеге, другие, вместе с Петрухой, следовали узкими тропинками к избе. Здесь липовые кадушки заливали медом и на носилах тащили к дороге. Случалась одна ходка, а то и две, когда был добрый медовый взяток.

Зимовать Петруха остававлся в своей избе, ибо княжьей снеди и других припасов хватало до весны. Зимой Петруха долбил новые колоды, искал бортные деревья с дуплами.