Royals

Под «городом», видимо, подразумевается Эдинбург. Когда Глиннис расстегивает сумку, я вижу шикарное клетчатое платье, над которым пускала слюни, листая каталог – в тот самый день, когда мой имидж подвергся коренной переработке.

Эл об этом не забыла.

Очень глупо так радоваться платью, но оно правда очень, очень красивое. И значит, что Эл хоть иногда прислушивается ко мне. Замечает меня.

– Просто идеально, – говорю я.

Через два часа я начинаю в этом сомневаться. Да, платье красивое. Да, темно-зеленый, фиолетовый и черный цвета хорошо смотрятся в сочетании с моими волосами и оттенком кожи. Да, я капельку чувствую себя принцессой, и да, я даже покружилась перед зеркалом, когда надела обновку.

Совсем чуть-чуть.

Но примерно через час моего пребывания в переполненной бальной зале тюлевая нижняя юбка начинает прилипать к ногам и кусаться. И я постоянно украдкой оправляю корсаж, боясь, что грудь из него выскочит. Вдобавок Эл одолжила мне тиару. Это не украшение, а орудие пытки. Оно тяжелое, жмет виски, и я с особой остротой сознаю, что у меня на голове не только несколько тысяч долларов, но и несколько сотен лет истории. Эта тиара принадлежала кому-то из предков Алекса, не особенно важному (королева не дает кому попало по-настоящему ценные вещи и фамильные драгоценности) – какой-нибудь двоюродной тетке. Возможно, ее портрет висит в Шербурнском замке.

Интересно, не хотелось ли ей швырнуть эту тиару с самой высокой башни.

Я стою в мощеном дворике, с видом на главный двор, и, честное слово, едва сдерживаюсь, чтобы не отправить это массивное изделие из серебра, бриллиантов и аметистов в пруд. Но тут я слышу папин голос:

– Господи помилуй, они и до тебя добрались.

Я поворачиваюсь и улыбаюсь папе.

– Честно говоря, я как раз думала, не бросить ли эту бесценную тиару в утиный пруд.

Он одобрительно поднимает бокал, наполненный газировкой.

– Узнаю свою дочь.

Папа подходит ко мне, и некоторое время мы просто стоим в лиловых сумерках, глядя на танцующих.

Элли сегодня тоже в клетчатом – в официальных цветах клана Бэрдов. Платье очень красивое, бриллианты в волосах сверкают. Мне вновь становится ясно, что Элли рождена быть принцессой.

– Они ее заживо сожрут, – замечает папа, делая широкий жест свободной рукой и обводя всех людей, которые толпятся во дворике.

– Не знаю, пап, – говорю я и придвигаюсь поближе, чтобы коснуться его локтя. – По-моему, они не похожи на каннибалов.

Он смотрит на меня, и углы его губ поднимаются в знакомой улыбке. По обеим сторонам рта – глубокие морщинки. Ветерок отдувает с папиного лица редкие волосы.

Взяв его под руку, я кивком указываю на людей в роскошных костюмах и причудливых головных уборах.

– Они ее полюбят. Все любят Эл. Это… вроде как ее суперспособность – всем нравиться. Ну и потом, у нее шикарные волосы…

– Они такие были даже в детстве, – нахмурившись, говорит папа. – Это меня всегда смущало.

Я смеюсь, но, наверное, невесело, потому что папа переводит взгляд на меня.

– А ты, детка? Как тебе в этом сумасшедшем доме?

Папа отлично знает, когда что-то меня беспокоит, наверное, потому что я унаследовала от него способность смеяться над трудностями и прикрывать грусть шутками. С мамой это проходит, с Эл, как правило, тоже, но папа… нет, папа прекрасно всё понимает.

– Нормально, – говорю я, потому что это отчасти правда.

Иногда мне весело, порой я даже в восторге. Как ни странно, первое, что приходит в голову – то утро, когда мы с Майлзом катались в парке. Но я отгоняю эту мысль. Хотя и недостаточно быстро: я краснею. Папа, возможно, замечает мой румянец – он всё и всегда замечает, – но ничего не говорит.

– Я как будто попала на другую планету, – продолжаю я, и папа усмехается.

– О да. Планета богатых и знаменитых. Воздух здесь разрежен, дышать трудно.

Он улыбается:

– Но вы справитесь. У вас есть то, чего недоставало мне.

Я поднимаю брови и жду ключевой реплики. Разумеется, папа шутливо подталкивает меня, подмигивает и говорит:

– Хорошие родители.

Я смеюсь, и папа переводит взгляд на свой пустой бокал:

– Я хочу еще. Тебе принести что-нибудь?

Я качаю головой, и он снова подмигивает:

– Не бросай тиару в пруд без меня, детка.

Папа возвращается в дом, и я улыбаюсь, глядя ему вслед.

Мне не хватало здесь родителей – пускай подросткам это ощущение несвойственно, но я говорю чистую правду. Пусть папа порой ставит меня в неловкое положение, пусть мама страшно рассеянна, но они нас любят. С ними легко и приятно, и они всегда желали нам исключительно здоровья и счастья. В этом смысле мне и Элли повезло больше, чем членам королевской семьи.

Вздохнув, я возвращаюсь на балкон. Еще не темно – стемнеет только около одиннадцати – но всё вокруг залито золотым светом, дворик наполняют лавандовые тени, а ближайшие холмы кажутся темно-зелеными на фоне неба. Становится прохладно, и я жалею, что не захватила накидку.

– Вот ты где, – слышу я, поворачиваюсь и вижу Майлза, который шагает ко мне. И он… очень…

– Ух ты, – говорю я.