Розам зябко на морозе

— Да пошли вы оба… сбесились просто… — Петропалыч начинает истерить. — Делайте что хотите. Только вместо одной спящей будет уже парочка в полной отключке.

— Ты уверен, что сможешь её вытащить? — спрашивает Анна.

— Вытащу, блин буду.

— Не вытащишь — будешь. Один раз асфальтоукладчиком пройтись — и будешь блин, — у Анны сегодня забавная манера шутить…

— Вот и ладушки. Тогда завтра пойдём на восемьдесят, — подвожу итоги дружеской встречи.

Сижу вечером в номере, растекшись медузой по креслу. И до кровати добраться нет сил. Глаза — в одну точку, мысли — врассыпную. Даже мышцы болят, словно в кузнице вкалывал. Хотя, казалось бы, с чего? Полдня, в полусне-полубреду, полулёжа в полукресле-полукушетке. А вот облом — полный, а не половинчатый. Никак не получается выйти с Олей на нормальный контакт.

Что самое мерзкое — внутри тонкой иголочкой начинает покалывать страх: а вдруг и не получится? А такие мысли мне и близко подпускать нельзя. Быть уверенным, что сможешь победить, — слишком мало для победы. Нужна абсолютная убеждённость, что других вариантов не существует.

Сейчас, в полусне, вновь всплывают навязчивые воспоминания из далёкого прошлого. Петропалыч, в белом халате поверх формы с погонами, отдаёт последние распоряжения техникам. И опять в голове возникает ненавистный голос, парализующий волю, требующий беспрекословного подчинения. Но в который раз, стискивая зубы, медленно — по капельке, по крупице — выдавливаю этот голос куда-то наружу, лишь слабый писк в ушах… Как давно это было, почему снова и снова в памяти всплывает?!

Анна входит в номер без стука. Странно ещё, что в дверь вошла. Мне кажется, ей и сквозь стену пройти — как нефиг делать. Она же Мисс Сталь — высокопрочная, твердосплавная, бронебойная…

— Какие-то успехи сегодня есть? — спрашивает она. Нет, милочка, не такая уж ты и стальная. Совсем другие нотки в голосе можно расслышать.

— Никаких успехов. Я не могу почувствовать Олю, найти какие-то точки соприкосновения. У неё сразу защитная реакция. Может, врага во мне уже и не видит, но и за своего не принимает. Посторонний человек, чужак, лучше подальше держаться.

Анна смотрит на меня… какой странный взгляд, совсем мне незнакомый. Неожиданно спрашивает, не привычным жёстким тоном со стальными нотками, а с теплом в голосе:

— Ты очень устал? Может, завтра сделать перерыв? Слетаешь к морю на сутки. Сейчас скажу, чтобы мой самолёт приготовили завтра к вылету.

— Нет. Если сейчас потеряю сутки, то потом неизвестно сколько навёрстывать.

Анна неожиданно садится мне на колени, обнимает руками шею, целует в полуприкрытые веки.

— Расслабься, закрой глаза и ни о чём не думай. А я сейчас буду тебе рассказывать сказки… про маленькую принцессу, которая очень любила свою маму и белые розы.

Когда я проснулся, Анны уже не было… только тонкий аромат роз от её подушки.

Невыносимо душно, идти тяжело, но город кажется, как никогда, настоящим. Хрустальная часовня искрится в лучах полуденного солнца. На полупрозрачных крышах домов замерли серебряные флюгеры: кошки, драконы, рыцари, средневековые замки… Интересно, который из домов — твой? Тот, с флюгером-кентавром? Или этот, с морским коньком? Почему-то мне кажется, что самый дальний, притаившийся в конце улицы. На крыше его поблёскивает тонкий шпиль, увенчанный серебряной розой.

Выхожу на центральную аллею: сегодня она выглядит праздничной и нарядной. Ветки молодых каштанов украшены китайскими фонариками и белоснежными бумажными аистами, они качаются на ветру и о чём-то перешёптываются между собой. Ты стоишь неподалёку, напротив уличной кофейни, в руках — профессиональная цифровая камера.

Щёлк-щёлк!

Что ты фотографируешь? Сияющую часовню? Хрустальные крыши домов? Бумажных аистов на ветках каштанов? Буйство цветущей сирени?

Бегу к тебе, вернее, пытаюсь бежать. Воздух сделался густым и вязким, асфальт превратился в зыбучие пески. Но это пустяки, меня сейчас не остановить, шепчу про себя слова из очень старой песни: «…сквозь миражи, вопреки судьбе, я иду к тебе, я иду к тебе…»

Сквозняки полощут подол длинного голубого платья, оно надувается парусом древней бригантины. И мне страшно, что через миг ты исчезнешь в туманах подобно кораблю…

Ветер крепчает. По улице кружат пёстрые вихри из китайских фонариков. Стая бумажных аистов вспорхнула с деревьев и улетела прочь. Между мной и тобой — столбы золотистой пыли, будто кто-то истолок солнце в ступе и обрушил на нас…

— Восемьдесят пять!

— Запрещено!

— Вынырну — задушу. Делай что сказал!

Буря стихает, бумажные поделки лежат на земле разноцветными рыхлыми сугробами. От накрывшего город безмолвия мне становится не по себе.

Щёлк-щёлк!

Над сиренью деловито кружат лиловые охотники за удачей, так невзлюбившие меня в прошлый раз. Ты фотографируешь их.

Иду к тебе, медленно, осторожно. Лиловые ангелы не могут поделить цветок с пятью лепестками, внезапно порыв холодного, зимнего ветра…

Ты смотришь на экран цифровика потрясённо… там явно что-то не так. Вскрикнув, отбрасываешь фотоаппарат в сторону. Убегаешь.