Розанна. Швед, который исчез. Человек на балконе. Рейс на эшафот

– Значит, вы не имеете ни малейшего понятия, куда он подевался после восемнадцатого октября?

– Я ведь уже сказал, что нет. – Бьёрк достал из комода чистую рубашку и оторвал наклейку прачечной. – Я знаю только одно, – добавил он.

– Что?

– Что в последние недели перед уходом Ниссе был ужасно нервный. Какой-то затравленный.

– А вы не знаете причину?

– Нет.

Вернувшись в свою пустую квартиру, Рённ отправился в кухню и вывалил содержимое коробки на стол. Потом стал внимательно осматривать содержимое предмет за предметом, возвращая в коробку уже обследованное.

Старая фуражка с потрескавшимся козырьком, пара кальсон, некогда белых, измятый галстук в красную и зеленую полоску, плетеный ремень с латунной пряжкой, трубка с обгрызенным чубуком, кожаная перчатка на теплой подкладке, пара теплых желтых носков, два грязных носовых платка и измятая голубая поплиновая рубашка.

Рённ уже собирался бросить рубашку в коробку, как вдруг заметил, что из кармана торчит листок бумаги. Он развернул его. Это был счет на 78 крон и 25 эре из ресторана «Пилен». Он был датирован семнадцатым октября. Судя по распечатке, была заказана одна порция холодной закуски, шесть рюмок водки и три бутылки минеральной воды.

Рённ перевернул листок. На обратной стороне, слева, шариковой ручкой было написано:

18. X бф 3000

морф 500

долг га 100

долг мб 50

д-р П. 650

итого 1300; остаток 1700

Рённ видел образцы почерка Йёранссона у Белокурой Малин, и ему показалось, что он узнает его руку. Запись могла означать, что восемнадцатого октября, в день, когда Йёранссон переехал от Бьёрка, он получил три тысячи крон, возможно, от человека с инициалами Б. Ф. Пятьсот крон из этих денег ушло на морфий, сто пятьдесят крон были возвращены тем, кто их давал в долг, а шестьсот пятьдесят были отданы какому-то доктору П. – возможно, тоже за наркотики. Остаток составил одну тысячу семьсот крон. А спустя месяц, когда его обнаружили мертвым в автобусе, у него было при себе больше тысячи восьмисот, а это означает, что после восемнадцатого октября он получил еще какие-то деньги. Рённ размышлял о том, были ли эти деньги из того же источника – от какого-то Б. Ф. Впрочем, это может быть и не человек. Буквы «Б» и «Ф» могли обозначать что-то другое.

Банковский счет? Не похоже на Йёранссона. Наверное, это все-таки человек. Рённ заглянул в свой блокнот, однако ни у кого из тех, с кем он беседовал или кто упоминался в связи с Йёранссоном, не было таких инициалов.

Рённ отнес картонную коробку и листок бумаги в прихожую. Счет он убрал в папку. Потом он лег и стал думать о том, где Йёранссон брал деньги.

27

Утром в четверг двадцать первого декабря служащие полиции испытывали неприятные ощущения. Накануне вечером целая армия полицейских – и в форме, и в штатском – в разгар рождественской истерии затеяла в самом центре города безобразную драку с толпой рабочих и служащих, которые вышли из Народного дома[179] после митинга в поддержку Национального фронта освобождения Южного Вьетнама[180]. Мнения относительно того, что же, собственно, произошло, как и следовало ожидать, разделились, однако в то утро трудно было увидеть улыбающегося полицейского.

Единственным человеком, которому этот инцидент доставил хоть немного удовольствия, был Монссон. По неосторожности он сказал, что ему нечем заняться, и его тут же отправили на поддержание порядка. Начал он с того, что укрылся в тени церкви Адольфа Фредрика[181] на Свеавеген в надежде, что ожидаемые беспорядки сюда не докатятся. Однако полиция без всякой системы напирала со всех сторон, и демонстранты, которым нужно было куда-то деваться, начали отходить в ту сторону, где стоял Монссон. Со скоростью, на которую он только был способен, Монссон ретировался в северном направлении, добрался до какого-то ресторана на Свеавеген и заскочил туда, чтобы согреться и что-нибудь перекусить. Выходя, он взял со стола зубочистку. Она была завернута в папиросную бумагу и имела вкус мяты.

Возможно, он был единственным полицейским, который радовался в то недоброе утро, так как позвонил в ресторан и выяснил адрес поставщика.

Рённ, напротив, никакого удовольствия не испытывал. Дул сильный ветер, а он стоял на Рингвеген и смотрел на яму в земле, натянутый брезент и несколько расставленных вокруг барьерчиков. В яме не было ни одной живой души, чего нельзя было сказать о ремонтном фургоне, который стоял в пятнадцати метрах. Рённ знал четырех человек, сидевших в нем и тихонько возившихся с термосом. Поэтому он кратко сказал:

– Привет.

– Привет, и побыстрее закрывай дверь. Но если это ты вчера вечером на Барнхусгатан огрел моего парня дубинкой по голове, то я вообще не хочу с тобой разговаривать.

– Нет, – сказал Рённ. – Меня не могло там быть. Я сидел один дома и смотрел телевизор. Моя жена уехала в Норрланд.

– Тогда садись. Кофе хочешь?

– Да. С удовольствием выпью.

Через минуту прозвучал вопрос:

– А что тебя, собственно, интересует?

– Шверин. Он ведь родился в Америке. Это было заметно по его речи?