Рождение советских сюжетов. Типология отечественной драмы 1920–х — начала 1930–х годов

Из пьес явствует даже, что пионер в семье — это «хорошее прикрытие» для «неправильных» взрослых, настолько высоки репутация и авторитет детской организации. Поэтому верующий, но прагматичный богач реб Гер («Цацкин и К^о» Поповского) позволяет сыновьям вступать в пионерский отряд и в комсомол — это даже удобно для дела. И его сын, пионер Абраша, входит в дом, напевая: «Не нужно нам раввинов, не нужно нам попов».

«… Был выкован идеальный герой советской эпохи — „строгий юноша“, или, в более точном переводе из Плиния Младшего, „безупречный юноша“ — атлет, инженер-хозяйственник, художник и мыслитель-моралист в одном лице. <…> рядом со „строгим юношей“… встали „строгие дети“… <…> Вера без тени сомнения передалась „строгому ребенку“ в наследство еще от первых адептов авангарда. Античность здесь была именно „русской“, точнее, „советской“: персонажи являли собой идеал государства, скрытого в строительных лесах…»[167].

Взрослые («родители») превращаются лишь в переходное звено, вспомогательный и несовершенный расходный материал.

Галочка, дочь военспеца Ленчицкого из пьесы Ромашова «Бойцы», комсомолка, работающая на заводе, сетует: «Родителей моих знаешь: неудачные родители…» На что ее дед, прогрессивный и идеологически правильный академик Ленчицкий, сочувственно отвечает:

{191} «Родителей, Галочка, не выбирают. <…> Если бы стали выбирать, многие предпочли бы без родителей».

Официально утверждающийся идеологический конструкт единения поколений в ряде пьес разбивается демонстрацией резкой поляризации «отсталых» родителей и детей, избравших путь революции (обратные примеры есть, но они редки).

В комедии Копкова «Слон» сын Митя так рассуждает об отце: «Отец — понятие растяжимое: отец брат по классу и отец классовый враг — разница. Отец живой и отец мертвый — тоже разница. А он наверняка скончался. <…> Жалости я к ему никакой не чувствую, потому что он враг для меня. Он не понимает классовой борьбы. <…> Значит, его надо повесить вместе с эксплуататором. Вот моя политическая установка».

Герой комедии Ромашова «Воздушный пирог», состоящий в комсомоле, «папашу при всех честил. Ну и бранил! Вы, — говорит, — папаша, мне не товарищ, а последний буржуй»[168].

Дочь адвоката и актрисы Дубравиных Ирина в дни революции спасает, спрятав в доме родителей, раненого большевика Хомутова (Ромашов. «Огненный мост»). В отце она видит врага и, защищая Хомутова, обещает стрелять в брата Геннадия. Тот, в свою очередь, командуя отрядом юнкеров, требует выдать Хомутова. Отец оказывается между враждующих лагерей. Осознав собственное бессилие в желании примирить их, Дубравин в отчаянии произносит: «Звери, а не дети».

В афиногеновском «Страхе» у героя, профессора Бородина, служит экономкой некая Амалия. Теперешняя жалкая старуха, некогда она, юная дочь адмирала, была поэтической возлюбленной молодого Бородина, декламировавшей стихи Тургенева на студенческом вечере. Ныне ее взрослый, выросший сын отказался от родителей: если о его происхождении узнают, это станет непреодолимым препятствием для его партийной и научной карьеры.

Пожалуй, самый мягкий вариант снисходительного отношения к «неправильному» отцу встречаем в пьесе Майской «Случай, законом не предвиденный», где дочь пишет:

«Папа, мой хороший, ты — преступник. Преступник, никогда никому не сделавший зла…»

{192} «Юнпионерка» Тата Барсукова (в той же пьесе) меняет фамилию на «Комсомолова» и отчуждена от отца.

«Дмитрий. С каких это пор ты отцу говоришь „вы“?

Тата. С тех самых пор, как я поняла, что мы с отцом — враги. <…> Я — член отряда юнпионеров.

Дмитрий (брату). Монстр в красном платочке»[169]. И с ужасом осознает: «Пионерка уже не всегда — собственная дочь».

Вступление в пионеры было первым причащением «коммунистических тайн», комсомол — вторым. Не случайно знаменитая гайдаровская «военная тайна» неконкретна — это нечто волнующее и важное, символ причастности к чему-то огромному и загадочному. Это, безусловно, и самозабвенная детская игра, но и полезная репетиция будущей привычки некритической веры и сладкой готовности отдать себя чему-то самому главному в мире.

* * *

С новым отношением к детству, детскому воспитанию, иной ролью подростков связана и перемена отношения общества к старикам.

«В драмах Софокла, Менандра, Шекспира или Гете старики представлены прежде всего сословием имущих и властей предержащих. И уже по одному этому критерию ей [старости] предпосылается и высший культурный статус — она является символом мудрости и опытности». Кроме того «старые люди изображаются как физически крепкие, подвижные, сохраняющие ясность ума»[170].

В современной же практике их статус резко снижается, теперь речь идет о стариках как ненужной помехе.