Рождение советских сюжетов. Типология отечественной драмы 1920–х — начала 1930–х годов

Ранние драматические тексты свидетельствуют, что в картине мира, запечатленной в пьесах 1920-х годов, присутствуют не только изменчивость, новизна и динамика, существенные, порой принципиальные изменения, но и элементы статики, традиции, удержания прежних привычек, образа мыслей. Немалая часть новых персонажей, в сущности, не что иное, как трансформировавшиеся характеры классической русской драматургии. И старинный знакомец Хлестаков легко узнаваем в проходимцах советского времени, и известные со времен Островского герои продолжают населять российские просторы.

История «одомашнивается» и обминается в речах непросвещенных обывателей, порой обретая ни с чем не сообразные формы, вызывая в памяти речи фантастически невежественных, «темных» героев Островского о «людях с песьими головами» и тому подобных чудесах. Бывает, что тем самым речи шутов ставят под сомнение официальные схемы изображений и толкований событий «большой истории» государства.

Осваивается, идет в дело и новейшая революционная символика.

Последние политические новости обсуждают комические персонажи пьесы «Халат» Яновского. Один из них, Гавриил Гавриилович, полагает, что против большевиков скоро пойдут «итальянцы с африканцами». Другой, священник, отец Василий, отчего-то уверен: «Нет, американцы».

Под эти речи дочка отца Василия, Глафира, отобрав новую шелковую рясу у отца, перешивает ее в «революционный» халат:

«Я, мамаша, звезду красным шелком окончила. Только и осталось, что молоточек да серп. Зеленым гарусом их разведу, а вокруг пущу сияние золотое. <…> И шикарно, и революционно».

{259} Поповская дочка, все мечты которой связаны с ожиданием жениха, с легкостью применяется к новым реалиям. Если для угождения приглянувшемуся постояльцу нужно вышить «молоточек да серп», а не привычных лебедей на пруду, то Глафира не видит в том большой разницы.

Перешитый из рясы священнослужителя халат советского руководителя, с запечатленной на нем революционной символикой, становится выразительной метафорой перелицовки старых, хорошо известных характеров русской действительности (его дарят коммунисту «при должности» в надежде на его щедрость и протекцию).

Пьесы свидетельствуют: прежнее кумовство и стремление «порадеть родному человечку», умение пристроиться к государственному заказу или устроить приятелю выгодный подряд — все это сохраняется и выживает, меняя лишь словесные облачения.

Именно шутами обсуждается (и интерпретируется) то, как сказываются революционные катаклизмы на судьбе российского обывателя.

Повествуя о приключениях частного человека в России последних лет, герои опрокидывают утверждаемую государством концепцию о том, что весь народ, «как один человек», поднялся на борьбу (с белыми, буржуями, помещиками и капиталистами, Деникиным и пр.), безоговорочно и осознанно приняв идеи большевизма[242]. Персонажи простодушно рассказывают, как приходилось им выживать в волнах революционного кораблекрушения, уворачиваясь от больших и малых бед. Не скрывают они и собственной полной и безнадежной аполитичности:

Аметистов: «… и пошел я нырять при советском строе. Куда меня только не швыряло, господи! Актером был во Владикавказе. {260}

Старшим музыкантом в областной милиции в Новочеркасске. Оттуда я в Воронеж подался, отделом снабжения заведовал. <…> В Чернигове я подотделом искусств заведовал. <…> Белые пришли. Мне, значит, красные дали денег на эвакуацию в Москву, а я, стало быть, эвакуировался к белым в Ростов. Ну, поступил к ним на службу. Красные, немного погодя. Я, значит, у белых получил на эвакуацию и к красным. Поступил заведующим агитационной группой. Белые; мне красные на эвакуацию, я к белым в Крым» (Булгаков. «Зойкина квартира»).

Изворотливость и приспособляемость находчивого плута, уворачивающегося от любой власти и ни к одной из них не относящегося всерьез, свидетельствует о вечности человеческого (российского) типа, далекого от идеологических распрей, всецело занятого собственной, никак не связанной с какой бы то ни было политикой, судьбой.

В схожих выражениях повествует о своих злоключениях персонаж пьесы Майской «Случай, законом не предвиденный» господин Грицько Белокриницкий, который сообщает, что он «всегда стоял на советской платформе. И даже летел <…> с одной службы на другую. И даже сидел… Словом, всегда занимал свое местечко на советской платформе — горизонтальной, вертикальной и… даже наклонной».

К той же группе персонажей относится и мелкий мошенник Столбик из пьесы Шкваркина «Вредный элемент». Вот он читает, сопровождая горестным комментарием, бумагу «органов» о своей высылке из столицы.