Рожденный для войны

– Это так. Обвинение, конечно, может быть составлено, но пока я его не утверждаю, Дальк убедит кого-нибудь в Совете Клана провести решение о недоверии. И тогда Великий Совет может просто сместить меня.

– А мы потребуем проведения испытания отказа и уничтожим их, если они проголосуют против тебя.

– Наташа, я не из тех, кто настраивает Волков против Волков.

– Зато его это не заботит. – Она сверкнула глазами на Карнза. – Не принимай вердикт. Пусть проведет его в соответствии с процедурой.

– Чтобы я тем самым дал повод считать меня виновным?

Наташа раздраженно всплеснула руками.

– Тебя не переспорить.

Ульрик забрал свиток и положил его на стол, не прикасаясь к печати.

– Вы пришлете аргументы, на которых основаны обвинения?

Наставник кивнул.

– Пришлю. У вас будет один месяц до приговора.

– Очень хорошо, – спокойно сказал Ульрик.

Фелан нахмурился:

– Подождите минуту. В чем состоят обвинения?

– Обвинения секретны, Хан Фелан. Ульрик положил ладонь на плечо Далька.

– Можете рассказать им. Все равно они скоро узнают.

Дальк холодно улыбнулся.

– Обвинения весьма серьезные, – проговорил он. – Он обвиняется в тайном сговоре с Ком-Старом во время битвы на Токкайдо и выдвижении известного агента Внутренней Сферы на пост Хана в Клане Волка. ИльХан Ульрик Керенский обвиняется в измене.

VII

Эта дева с мыслью жила одной:

Любить и любимой быть мной.

Эдгар Аллан По. «Аннабель Ли»

Дворец Марика, Атреус

Лига Свободных Миров

15 июня 3057 г.

Томас Марик открыл дверь в комнату, где лежала его жена, и его охватила мелодия «Реквиема» Моцарта. Тихая мелодия заглушала заметное шипение кислорода, подведенного к ее маске, и даже заставляла Томаса забывать о царящем здесь недуге. Именно из-за кислорода свечи вокруг кровати Софины заменили на электрические, впрочем, они помаргивали вполне естественно, имитируя настоящие.

Томас тихонько прикрыл за собой дверь и тут же понял, какого эффекта добивалась Софина. Мягкая музыка и нежное освещение вместе со шторами полога уносили его на десять лет назад, в их брачную ночь. Хоть та ночь и не была первой в их жизни, но именно тогда жена предстала перед ним наиболее прекрасной.

Томас понимал, что она хотела остаться в его памяти такой, какой была тогда – красивой, трепетной, полной жизни, любви и веселья, но все же иллюзия не могла быть полной. Электрическим свечам не хватало тепла, они не оплывали, как настоящие. А «Реквием» даже по ошибке нельзя было спутать с более романтической мелодией «Лунной сонаты».

Да и на лице Софины в брачную ночь не лежала кислородная маска, а из вены на руке не торчала игла.

Томас пришел вечером, надеясь, что сможет поговорить с ней, но, увидев, насколько она утомлена и обессилена, отказался от своих намерений. Каждый вдох для нее был пыткой, но он знал, что, стоит ему попросить, и Софина продлит эту муку на дни, недели и даже годы. Ее страстная любовь к нему со временем не ослабела, так же как и любовь Томаса.

Именно потому, что я люблю Софину, я должен ее освободить.

Томас улыбнулся и подошел к Софине слева, чтобы обезображенная шрамами половина его лица оставалась в тени.

– Я пришел, любовь моя, как ты и просила. Софина медленно открыла глаза.

– Мне не страшно…

Кислородная маска приглушала голос, а затрудненное дыхание не позволило договорить фразу. Посиневшие губы еще пытались что-то сказать, но дымка внутри маски скрывала движения губ, и разобрать слова было невозможно.

Томас раздвинул разделяющие их дымчатые занавеси и присел на край постели. Напротив него висел мешочек с физиологическим раствором, соединенным трубкой с иглой, воткнутой в ее правую руку. Через электронную систему контроля сюда же подключались еще два полимерных мешочка, один с желтой, а другой с зеленой жидкостью. Прибор, отключающий мешочки, крепко сжимала дрожащая правая рука Софины.

Томас взял другую руку жены в свои ладони и чуть не вздрогнул, ощутив холод пальцев.

– Ты страсть моей жизни. Ты мать нашего сына, и тебе принадлежит мое сердце. Вез тебя у меня не было в жизни даже надежды узнать безмятежность и радость любви. А без тебя… – Он замолчал, борясь с комом, подступившим к горлу. Софина едва ощутимо сжала его руку.

– Без меня будут другие…

– Нет. Никто не займет твоего места.

– Милый, милый Томас. Ты же такой сильный. У тебя такое сильное мужское начало. У тебя будут, должны быть другие женщины.

– Нет. Быть с другой – оскорблять то, что у нас было с тобой, осквернять нашу постель.

– Томас, ну не будь слепцом. Ведь я же не была первой…

– Может быть, и так, но, видит Бог, ты будешь последней. – Томас крепко сжал ее руку. – Ты единственная, которую я хотел видеть своей женой, и другой не будет. И за гробом я буду верен тебе.

Софина улыбнулась, едва переводя дыхание, затем закашлялась. Томас наклонился, желая убаюкать ее, прижимая к своей груди, и ей действительно стало легче от его прикосновения. Он погладил Софину по безжизненным волосам, стараясь не думать о том, как исхудало ее тело.