Розовый дельфин (сборник)

На столе – растерзанный рулон свежей газеты. Он полон таблиц и пропаганды, две фотографии мальчиков из когорты новых людей, заостренные лица светятся интеллектом и скрытой глубоко посаженной яростью в глазах.

Моя женщина была в таблицах. А меня – не было.

В панике мы просмотрели таблицы бесчисленное количество раз, но – нет. Третьему сбору нужно было активизироваться в два дня.

Приказ звучал в еще более металлической тональности.

Я тут же подал запрос, приложил заявления добровольца.

Разослал в четыре инстанции в надежде, что они мне помогут. Я не дождался ответа и попытался попасть на аудиенцию, но квадратные лица солдат были непроницаемы. Мне объяснили, что связаться с сильными мира сего сейчас невозможно.

Два дня песком расточились сквозь мои пальцы.

Около двух недель никто не приходил, и в глубине души у меня появилась надежда.

Но они пришли.

Им нужно было мое чудо.

Моя таблетка от синонимов.

Мои возлюбленные разум и тело, которые я не мог отдать ни вместе, ни по отдельности.

Это и вытравило гуманизм из моего сердца.

Искры пропадают, и замок начинает медленно выпадать из двери.

Так же медленно дверь раскрывается, и я вижу солдат, что стремятся к нам, но очень медленно, словно им приходится бороться с чем-то еще, кроме упрямства двух людей и двери.

Не целясь, судорожно жму на курок.

Карабин замечательно справляется со своими обязанностями, за пять секунд я загромождаю проход телами, продолжаю стрелять, пытаясь пронизать доступную часть коридора. Кто-то сползает там по противоположной стене, но оттуда же кто-то прицельно стреляет в меня…

Вижу огонь и понимаю, что он имеет ко мне отношение; тут же оказываюсь сметен несколькими выстрелами на пол. Боль вскрывает разум и тело, но я не кричу, соображая, что это не лучший способ провести последние несколько минут жизни.

Моя богиня взрывает атмосферу воплем. Она испепеляет их ярость своим безумством. Несколько секунд они не решаются к ней подойти, но потом все же делают неуверенные шаги и тянут руки с оружием.

Мой карабин снова взмывает вверх, на этот раз им заняты идеальные пальцы, они приставляют уродливое дуло к совершенной груди и спускают курок.

Окровавленный.

С пола.

Я вижу.

!

Как мигом пустеют ее большие глаза, как она отлетает назад, как ломаются пряди прически о жесткий пол, как очень красивые ноги конвульсивно бьются о ткань. Как алее ее одежды расплескивается вполне естественная кровь, как вместе с нею непонятные рассыпаются по полу шестеренки, как часть странного механизма пытается выпасть из ее некогда безупречного тела.

– Черт! – слышу я, обезумевший в бессилии и горе. – Да она синтетическая…

В исступлении я ползу, пытаясь хвататься за военные ботинки, рассыпаясь на слезы, крик, боль и кровь, мой рот жутко кривится, выплевывая:

– Вы могли оставить ее мне…

– Все равно предатель, – с ненавистью говорит один из солдат и, направив оружие в меня, стреляет еще раз.

– Убейте, – прошу я, хватаясь за эту надежду, лишь бы не чувствовать пожирающих челюстей безмерной тоски. – Убейте…

Не чувствую угрызений совести.

Странно, но я остаюсь жить.

Меня лечат. Я предстаю перед военным трибуналом.

Это очень скучно.

Слышу приговор от людей с холодными глазами и рассудком.

Они тоже пьют кофе.

Слышу, как стучат донышки их чашек о бездушный мрамор стола.

Во время процесса начинаю кричать, срывая с себя одежду, сдирая часы, рвя цепи, как кажется мне, стягивающие мое существо, давящие на него. Меня рвет, я бьюсь в припадках.

Конечно, не от страха.

Приговор суров: пожизненное заключение в одиночной камере, где-то в центре Земли. А где-то наверху, случайно я слышу от охраны, полыхает пожар.

Я непроницаем, я вижу, но не понимаю.

Я слышу, и мне знакомы слова, но я не могу связать их по смыслу.

И есть ли он в них – смысл?

На мне серая роба и большие наручники, на моих исхудавших запястьях они выглядят несуразно.

Кто-то меня осудит…

Наверное, тот, кто завидовал мне тогда, когда я извинялся, кто не завидовал – тот поймет, так как, по всей видимости, стяжал свое счастье.

Я в своей камере, неизвестно сколько времени, потому что оно застыло.

Лежу в одном положении примерно треть того, что могло пройти.

Я превратился в мысль, разложился на воспоминания.

Иногда лицо мое искажает бледная улыбка.

Мне не дают кофе, но, может, это и к лучшему.

Как я борюсь со своим горем?

Представляю, что это не я борюсь с ним, а кто-то, похожий на меня и кого я наблюдаю со стороны, который, в свою очередь, думает о ком-то, кто похож на него и меня, и видит его со стороны, а тот, в свою очередь, видит четвертое лицо-близнец, погруженное в свои противоречия, и так до бесконечности. Я будто отстраняюсь, бегаю по обширным лабиринтам своего сознания от навязчивых мыслей, от длинного эмоционального червя, задавшегося целью поглотить меня, рыщущего по сотням представленческих уровней, силящегося выискать меня – истинного.

Но есть ли я – тот, кого он ищет?

У меня порой создается ощущение, что меня нет. Я когда-то умер и где-то завис. Но смысла умирать нет, ведь там, куда я двинусь после смерти, нет ее.

А есть ли разница в таком случае между землей, адом и раем?