Розовый террор

В десять Лёля сдала смену. Снова села в троллейбус и поехала – уже в качестве пассажирки – домой. Дома она выкупалась в ванне, вымыла голову финским шампунем. И в течение последующих четырёх часов (они промелькнули как четыре минуты) готовилась к генеральной репетиции.

Она раскраснелась и, даже не заглядывая в зеркало, знала какая она сегодня прехорошенькая, самая хорошенькая в мире. И забежавшая суматошная Машка убеждала её в этом. Но лучше слов говорили Машкины ревниво поджатые губки.

Гремела электромузыка. То гасло, погружаясь в темноту, то вновь освещалось блюдце-эстрада. К ней с трёх сторон поднимались крутые белые ступени, обставленные искусственными ёлочками. С потолка спускались и крутились на невидимых нитях гигантские серебристые снежинки. За одним столиком с Лёлей сидели настоящая цыганка с толстыми смоляными косами и ещё одна женщина, с начёсом, в строгом костюме, депутат.

Л. в огненном мушкетёрском плаще сидел за соседним столиком – руку протяни. От нереальности происходящего глаза заволакивало слезами, и вместо своего кумира Лёля видела одно расплывающееся яркое красное пятно.

Две дикторши, высокие как мужчины, держались очень прямо, расхаживая по эстраде и залу в волочившихся блестящих платьях. То и дело они подсаживались за столики и начинали беседу, обращая прямо к глазочкам камер сияющие, блестящие от крема лица.

Звучными красивыми голосами они говорили:

– А сейчас выступит наш неподражаемый (наша несравненная)…

И популярные певцы вставали и ходили и пели между столиками, загребая туфлями сугробы серпантина. А Лёля и прочие гости, привставая, кидали в них воздушные шары и щедро осыпали конфетти и серпантином.

Обеих дикторш Лёля видела на улицах города, и даже однажды везла целых четыре остановки в своём троллейбусе. Но тогда это были просто дорого и модно одетые женщины. А сейчас перед нею предстали самые настоящие телевизионные волшебницы с прекрасными нежными лицами, полновластные хозяйки вечера.

Всё произошло, когда, прощально гудя и дрожа, должны были смолкнуть куранты. С криками и преувеличенно-радостным смехом все начали чокаться тонконогими бокалами с пузырящимся лимонадом. Поздравляли друг друга с Новым годом, как будто он взаправду уже наступил.

Тотчас откуда-то нетерпеливо вырвались, точно их долго сдерживали, прелестные звуки вальса. Вальс подхватил всех в зале, и подхватил Лёлю в её платьице, сразу вставшем куполом вокруг стройных капроновых ножек.

Л. пригласил на танец известную манекенщицу, и они заскользили по залу. Сейчас он заметит, как замечательно танцует Лёля, и следующей непременно пригласит её…

…Как некрасиво и долго, невыносимо долго, будто в замедленной съёмке, падала от резкого толчка Лёля. Задравшееся платье показало всем поддетые для тепла, сверкнувшие голубым байковые штанишки. Толкнувший плечом Лёлю, сбившийся с такта Л. зло бросил через плечо: «Кошёлка». И унёсся с длинноногой партнёршей прочь.

…Встанут на дыбы, отвратительно, резиново заскрипят льдины. Троллейбус погрузится в чёрную, морозно испаряющуюся прорубь. Полопаются стёкла, мутная ледяная вода потоками устремится в салон.

Вопли. Каша из тел. Руки будут цепляться за всё. Как спички, станут ломаться чьи-то рёбра. Мёрзлые каблуки – выдавливать чьи-то глазные яблоки, крошить зубы…

Троллейбус скроется в кипящей воде. Глухие крики как отрежет, но ещё долго будет бурлить чёрная воронка. И вот в проруби закачается кверху брюхом – чудовищным, ноздреватым, грязным – одинокая льдина…

…Значит, так. Когда троллейбус привычно одолеет подъём, выжать максимальную скорость и на крутом спуске моста резко крутануть руль. Могучая машина подскочит на бордюре и, опрокидываясь, своим весом легко сомнёт и разорвёт кружевные перила.

Погибнут люди. Плевать. «Никого не жалейте, ведь и вас бы никто не жалел». У Л. есть душещипательный шлягер, где речитативом идут эти слова. Зрительницы рыдают, дуры. Лёля недавно была такой же. Никого не жалейте. Все сволочи.

Детей да, жалко. Во внутреннем зеркале Лёле видно: на месте «для инвалидов и пассажиров с детьми» сидит женщина с малышом, раскачивается, баюкает. Сейчас будет последняя остановка, и они выйдут. На конечной Лёля сделает дежурный круг вокруг жёлтой коробки диспетчерской, отметит путевой лист. Это последний рейс на сегодня. Последний в жизни.

А женщина никуда не вышла. На руках у неё мальчик лет трёх в расстёгнутой курточке. Спит, тяжело дышит открытым ротиком. Румяный, лобик в бисеринках пота.

– Гражданка, это конечная, освободите салон.

– Тш-ш, тише, умоляю! Мы болеем, не спали три ночи. Поехали в поликлинику, и он в вашем троллейбусе… заснул! Душно, шумно, а он так крепко спит! Видите, улыбается во сне? Пропотел, температурка спала. Хотела выйти, он проснулся, разревелся. Что делать? Вот и ездим, уже три круга намотали. Вы не беспокойтесь, у меня проездной. Только… В туалет ужас как хочется! Вы не знаете, где поблизости есть туалет?

– В диспетчерской есть, – Лёля растерялась и тоже перешла на шёпот.

– Подержите, пожалуйста, я быстро!