Ртуть

Даниель настоял на том, чтобы расплатиться за обоих, и вместе с доктором вышел на улицу. Они двинулись к гостинице, в которой остановился Лейбниц, неподалёку от Биржи. На немощёных улицах по-прежнему валялись булыжники и обгоревшие головни.

– Лондон не блещет божественной гармонией, – сказал Даниель. – Мне стыдно, что я англичанин.

– Если бы вы вместе с Францией завоевали Голландскую республику, у вас было бы больше оснований для стыда, – отвечал Лейбниц.

– Тогда, добравшись с Божьей помощью до Парижа, вы сможете сказать, что ваша миссия увенчалась успехом: войны нет.

– Моя миссия провалилась. Я не смог предотвратить войну.

– В день приезда вы сказали, доктор, что ваши философские занятия не более чем ширма для дипломатии. Однако я подозреваю, что всё наоборот.

– Мои философские занятия тоже закончились провалом, – сказал Лейбниц.

– Вы снискали себе приверженца…

– Да. Ольденбург одолевает меня просьбами закончить арифметическую машину…

– В таком случае двух приверженцев, доктор.

Лейбниц даже остановился и взглянул на Даниеля – не шутит ли тот.

– Весьма польщён, сударь, но я предпочёл бы считать вас другом, а не приверженцем.

– В таком случае это я весьма польщён.

Они взялись за руки и некоторое время шли в молчании.

– Париж! – воскликнул Лейбниц, как если бы лишь одна эта мысль могла поддержать его в следующие несколько дней. – Вернувшись в Bibliotèque du Roi, я обращу все свои усилия к математике.

– Вы не хотите заканчивать арифметическую машину?

Впервые Даниель увидел на лице доктора раздражение.

– Я – философ, а не часовых дел мастер. Философские проблемы, связанные с арифметической машиной, решены. Из этого лабиринта я выбрался.

– Кстати, доктор, в день приезда вы упомянули, что вопрос свободной воли либо предопределения – один из двух лабиринтов, в который увлекается мысль. Каков второй?

– Состав континуума, или: что есть пространство? Евклид утверждает, что всякое расстояние можно разделить пополам, затем ещё пополам, и так до бесконечности. Легко сказать, трудно представить.

– Думаю, труднее для метафизика, чем для математика, – сказал Даниель. – Как во многих других областях, современная математика даёт нам средства оперировать как бесконечно большим, так и бесконечно малым.

– Что ж, быть может, я и впрямь в слишком большой степени метафизик, – заметил Лейбниц. – Понимаю, вы говорите о методе бесконечных последовательностей и рядов.

– Именно так, доктор. Но, как всегда, вы себя умаляете. Вы продемонстрировали Королевскому обществу, что знаете об этих последовательностях больше кого-либо из живущих.

– Однако они не разрешают моих затруднений, лишь заставляют задуматься о глубине нашего непонимания. Например…

Лейбниц шагнул к свисающему с карниза на углу здания фонарю. Проект освещения Сити застопорился из-за того, что в стране закончились деньги. Однако в этой неспокойной части города, где (по мнению сэра Роджера Л’Эстранжа) в любом тёмном углу могли прятаться непокорные диссиденты, расходы на ворвань для фонарей сочли оправданными.

Лейбниц взял палку из груды мусора, которая ещё недавно была златокузнечной лавкой, и, встав в круг желтовато-бурого света, нацарапал в грязи несколько первых членов последовательности:

– Сумма этих членов стремится к «пи». Так что у нас есть способ приблизиться к значению «пи» – тянуться к нему, но никогда его не достичь… подобно тому и человеческий разум, устремляясь к Божественной Сущности, получает несовершенное знание, но неспособен взглянуть Богу в лицо.

– Бесконечные ряды не только служат метафорой непознаваемости – они могут и прояснять! Мой друг Исаак Ньютон творит с ними чудеса. Он научился описывать бесконечными рядами любую кривую.

Даниель забрал у Лейбница палку и нарисовал на земле кривую:

– Это отнюдь не отвращает его от познания, напротив, укрепляет в понимании, давая способ определить касательную в каждой точке.

Он прочертил прямую, касающуюся кривой.

По улице прогрохотала чёрная карета. Четвёрка лошадей, подстёгиваемая кучером, опасливо шарахнулась от груды развалин. Даниель и Лейбниц отступили в арку, чтобы её пропустить, колёса расплескали лужу и превратили Лейбницевы гиероглифы вкупе с Даниелевыми загогулинами в систему каналов, быстро смывающих нарисованное.

– Проживёт ли дольше хоть что-либо из наших начинаний? – горько произнёс Даниель.

Лейбниц коротко рассмеялся и на протяжении следующих нескольких ярдов не проронил ни слова.

– Я думал, Ньютон занимается одной алхимией, – сказал он наконец.

– Время от времени Ольденбургу, Комстоку или мне удаётся растормошить его на математическую статью.

– Может быть, меня тоже следует тормошить, – произнес Лейбниц.

– Это сможет делать Гюйгенс, когда вы вернётесь.

Лейбниц резко тряхнул плечами, как будто хотел сбросить с них Гюйгенса.

– До сих пор он был мне хорошим наставником, но сумел дать лишь задачи, уже разрешённые англичанами, а следовательно, знает математику не лучше меня.

– Ольденбург тоже вас подталкивает – хотя и к иному.