Ртуть

– Даже если к тому времени я переберусь в Массачусетс, – сказал Даниель, – я непременно вернусь взглянуть, как вы полетите по воздуху, мистер Гук.

Неподалёку начал бить колокол. Даниелю подумалось, что для похорон вроде рановато. Однако через несколько минут к первому колоколу присоединился второй. Затем третий. Они трезвонили, не умолкая, словно праздновали некое радостное событие. Однако англиканские церкви не разделяли общего ликования; звонили только у голландцев, евреев и диссидентов.

Чуть позже к воротам Бедлама подъехал Роджер Комсток в карете, запряжённой четвернёй. Герб прежнего владельца был сбит и заменён гербом Золотых Комстоков.

– Даниель, окажите милость сопровождать меня в Уайтхолл, – сказал Роджер. – Король ждёт вас на подписание.

– Подписание чего?

Даниель мог предположить несколько вариантов; самыми вероятными представлялись смертный приговор ему за подстрекательство либо Роджеру за саботаж в пользу Голландской республики.

– Как чего?! Декларации! Разве вы не слышали? Свобода вероисповедания для диссентеров всех мастей – почти. Как и мечтал Уилкинс.

– Весть добрая, соглашусь. Но зачем его величеству я?

– После Болструда вы у нас самый видный диссидент.

– Неправда!

– Неважно, – бодро отвечал Роджер. – Так считает король, и так будет с сегодняшнего дня.

– Почему он так считает? – спросил Даниель, уже почти зная ответ.

– Потому что я так говорю всем и каждому.

– Мне не в чем было бы пойти в бордель, не то что в Уайтхолл.

– Разница невелика, – рассеянно заметил Роджер.

– Вы не понимаете! В моём парике вывели птенцов ласточки, – отнекивался Даниель.

Однако Роджер щёлкнул пальцами, и тут же из кареты выскочил слуга с кучей свёртков. Через приоткрытую дверцу Даниель различил и женские наряды – на женщинах. Их было две. Сверху донеслись взрыв и приглушённая брань Гука.

– Не беспокойтесь, ничего щегольского, – сказал Роджер. – Всё прилично для ведущего диссидента.

– Относится ли сказанное к дамам? – спросил Даниель, входя вместе с Роджером и слугой в Бедлам.

– Они не дамы, – ответил Роджер и, помимо этой убогой шутки, ничего не сказал. – Окажите Лондону милость, снимите это тряпьё. Мой лакей сожжёт его в печке.

– Рубашка ещё вполне крепкая, – возмутился Даниель. – Впрочем, согласен, носить её больше нельзя. Однако она сгодилась бы на пороховой картуз для королевского флота.

– В них больше нет нужды, – заметил Роджер, – война ведь кончилась.

– Напротив, я бы сказал, что придётся шить много новых картузов, поскольку столько старых оказались дефектными.

– Что ж, для политического простачка вы неплохо осведомлены. Кто внушил вам подобные мысли? Очевидно, сторонники Комстока.

– Вероятно, сторонники Англси уверяют, будто порох был превосходен, а пушки Комстока – с изъяном.

– Это знает весь высший свет.

– Свет-то, может, и знает, но нам с вами и кое-кому ещё известно, что были изготовлены картузы с тонко истёртым порохом.

По совпадению или нет, но к этому моменту разговора Даниель разделся догола; на нём было исподнее, однако Роджер бросил ему новое и отвёл взгляд.

– Даниель! Я не могу смотреть на вас в таком виде и не желаю слышать ваших ядовитых намёков. Я поворачиваюсь спиной и буду некоторое время говорить. Обернувшись, я хотел бы увидеть нового человека, одетого и осведомлённого.

– Что ж, полагаю, у меня нет особого выбора.

– Ни малейшего. Итак, Даниель. Вы видели, как я толку порох и ссыпаю его в мешок, – тут отпираться бессмысленно. Без сомнения, вы подумали обо мне худшее, как думаете со времён нашей общей учёбы в Кембридже. Задумались вы над тем, как человек в моём положении может подкинуть картуз в пороховой погреб военного корабля? Ясно, что никак. Это сделал кто-то другой. Обладающий влиянием и связями, о каких мне нечего и мечтать.

– Герцог Ган…