Ртуть и золото

Левенвольд взял ребенка – из другой люльки, прижал к груди, совершенно неправильно и неумело, и заглянул под покрывальце:

– Вот и он, превосходный римский нос! Смотри, не заморозь его, Яси.

У Лупы сделалось лицо – злое и какое-то перевернутое, Яков же смотрел на гофмаршала, стоявшего с ребенком на руках, – с жалостью. Что предстояло ему потом, через час, в этом доме с четырьмя трупами? Какую цену придется платить ему – за свою беспечность, за верность дворянскому слову, за свою неуместную привязанность?

– Там, за сараями, за деревней, ждут тебя провожатые, – посулил безразличный Десэ. – Поторопись, как бы не заждались. Рене, верни им младенца – пусть уже уходят.

Левенвольд положил ребенка – обратно в люльку, и видно было, что каждый жест причиняет ему боль, и одна лишь многолетняя привычка, дрессировка позволяет хоть как-то держать лицо. Кто зашьет ему эти раны, и следующие, и следующие за следующими… Увы, доля такого ангела – поистине незавидная доля…

– Может, оставить вам мой лауданум? – предложил Левенвольду доктор, и тот рассмеялся, несколько истерически:

– А оставляй! – и глаза у него сделались совсем уж пропащие, последние, как у хворой собаки.

И жаль его – и ничего не поделаешь… «Мавра! – позвал про себя, в голове своей, Яков. – Ты что-нибудь с этим – можешь?» Доктор раскрыл саквояж и на ощупь искал лауданум, и рука его уже вынырнула из недр с бутылью, когда Левенвольд за его спиной воскликнул, неожиданно весело:

– О, банши! – и прибавил остзейское простецкое: – U-la-la…

Посреди избы появилась ведьма – проявилась, как кровь из раны проступает на рубашке. Как встает из костра узкий язык черного пламени, увенчанный белым глазастым лицом. Десэ, сам веселый и спокойный, поддержал Лупу, у которой тут же закатились глаза, а Левенвольд весьма непочтительно, но восторженно обошел ведьму кругом:

– Ба-а-анши… У вас они тоже бывают?

Мавра не удостоила его вниманием – что с дурака возьмешь? – и указала Якову на что-то за его спиною:

– Вот, смотри. Можно – вот так…

Яков обернулся и посмотрел – сам он, Яков, лежал, собственной мертвой персоной, между столом и печкой, с черным лицом и бороздой от удавки – от уха до уха.

– Потрогай, коли хочешь, – предложила ведьма.

Яков не решился, но подошел и потрогал – пастор Десэ остался доволен:

– Публика аплодирует вам, маэстро. А остальные?

Тут же Лупа с визгом сорвалась с постели и повисла у Якова на шее. На кровати лежали три трупа – женский и два совсем крошечных, и у Якова не хватило храбрости вглядываться в их лица.

– Браво, малышка, – похвалил ведьму Десэ и завистливо глянул на Якова: – Сыграла твоя ставка. А я не верил, думал – поэзия. Что ж, идем, пока не поздно, – он подхватил молчащие люльки, кивнул Лупе и Якову. – На выход, на выход! Живее давайте! – и Рене своего позвал, таращившего завороженно глазищи на ведьму. – И ты иди, счастлива сегодня твоя звезда…

На улице Десэ передал люльки Якову:

– Ступайте огородами, там, за деревней – трое вас ждут. От Виконта – думаю, знаешь, кто это. Прощай, Яси, – бог даст, больше не свидимся, надоел ты мне хуже редьки горькой.

Лупа уже бежала за дом, по тропке между сараями, и Яков пошел за ней, держа под мышками обе люльки. Перед тем, как завернуть за угол, он оглянулся – Десэ осторожно подсаживал на коня своего – властелина ли? суверена? – стараясь так прикасаться к нему, чтобы ни в коем случае не задеть его спину.

Два брата, старший и младший, разминулись на въезде в деревню. Превосходный полковник и ландрат посмотрел, недоуменно подняв брови, на пронесшуюся мимо гневную тень. Младший Левенвольд, со злым лицом, сведенным судорогой, бледный и трагический, без единого слова пролетел на коне мимо брата и мимо его охраны. Только крылатый плащ мелькнул – за деревьями.

– Что это с ним? – с добродушным недоумением вопросил Левенвольд старший и первый – у подъехавшего следом Десэ.

– Не любит убивать… – философски пожал плечами пастор.

– Выходит, ты плохой учитель, – змеино усмехнулся ландрат.

– Примите экзамен и потом уж судите, – таким же насмешливым тоном возразил ему пастор.

Всадники приблизились к дому, въехали во двор. Ландрат спешился, спутники его удивленно переглядывались – то были конногвардейцы, в новой форме, все молодые, с похожими лицами, мужественными и одновременно глуповатыми. Полковник поднялся по ступеням, вошел в дом. Слышно было, как в доме стучат его шпоры, и потом – раздались характерные звуки подступающей тошноты. Не такой, как у Ди Маджо – настоящей.

– Экзамен принят, – полковник сошел с крыльца, вытирая рот платком. – Теперь – l’immolation par le feu, покажите мальчикам, как это делается правильно, падре.

Через полчаса дом пылал, и пламя пожара наслаивалось на столь же красную, и розовую, и лиловую – тревожную утреннюю зарницу.

– Вашему сиятельству стоит уехать, пока не проснулись пейзане, – напомнил полковнику пастор, взбираясь на коня.