Руби

– Мне это нравится, – объявил он и повернулся ко мне. – Вы передали ощущение движения. Картина реалистична и тем не менее… в ней присутствует что-то таинственное. Заметно умное использование теней. Фон тоже схвачен довольно хорошо. Вы провели какое-то время на протоке?

– Я прожила там всю жизнь, – ответила я. Глаза профессора Эшбери загорелись интересом. Он покачал головой и повернулся к папе.

– Простите, месье, – сказал он. – Я не хочу вмешиваться в чужие дела, но мне показалось, вы представили Руби как вашу дочь?

– Я сделал это, и она действительно моя дочь, – ответил отец. – Но она не жила со мной до сих пор.

– Понимаю, – проговорил профессор, вновь переводя взгляд на меня. Казалось, он не был поражен или удивлен полученной информацией, но чувствовал, что должен продолжить оправдание своего интереса к нашей личной жизни. – Я люблю побольше знать о своих учениках, особенно тех, кого беру частным образом. Искусство, настоящее искусство, оно идет изнутри, – говорил он, прикладывая ладонь правой руки к сердцу. – Я могу научить ее технике, но то, что она приносит на полотно, – это что-то, чему нельзя научить и чего не может дать ни один преподаватель. Она приносит себя, свою жизнь, свой опыт, свое видение, – сказал он. – Понимаете, месье?

– Э… да, – ответил папа. – Конечно. Вы можете все узнать о ней, если пожелаете. И все же главное – что подсказывает вам опыт, верите ли вы в способности моей дочери?

– Абсолютно, – заявил профессор Эшбери. Он вновь посмотрел на мою картину и опять повернулся ко мне. – Возможно, она станет самым талантливым моим учеником из всех, что у меня когда-либо были, – добавил он.

Мой рот раскрылся, а лицо отца осветилось гордостью. Он просиял широкой улыбкой и кивнул головой.

– Я так и думал, хотя и не эксперт по живописи.

– Чтобы увидеть, какой здесь скрыт потенциал, не нужно быть экспертом по живописи, – заметил профессор, еще раз переводя взгляд на мою картину.

– Позвольте тогда показать вам студию, – предложил отец и повел профессора по коридору. Я последовала за ними. На профессора студия произвела огромное впечатление, как произвела бы и на любого другого человека. Так мне кажется.

– Лучше даже, чем у меня в колледже, – прошептал он, будто не хотел, чтобы его услышали попечители.

– Если я во что-то поверю, то уж отдаюсь этому полностью, профессор Эшбери, – заявил отец.

– Я вижу, что это так. Очень хорошо, месье, – проговорил он с некоторой помпезностью. – Я принимаю вашу дочь в состав моих учеников. При условии, конечно… – добавил он, переводя глаза на меня. – При условии, что она безусловно готова принять мое обучение.

– Я уверен в ее согласии. Руби?

– Что? О да. Спасибо, – быстро проговорила я. Я все еще поглощала предыдущие комплименты профессора Эшбери.

– Я проведу вас еще раз через основы, – предупредил он. – Научу дисциплине, и только когда сочту, что вы готовы, только тогда отпущу на волю ваше собственное воображение. Многие рождаются одаренными, – рассуждал он, – но только некоторые, наиболее дисциплинированные, способны развить свой талант.

– У нее есть это свойство, – заверил профессора отец.

– Посмотрим, месье.

– Пойдемте ко мне в кабинет, профессор, и обсудим финансовую сторону, – предложил отец. Профессор Эшбери, глаза которого все еще были прикованы ко мне, кивнул. – Когда она сможет приступать к занятиям, профессор?

– В следующий понедельник, месье, – ответил он. – Несмотря на то что у нее одна из лучших студий в городе, я все-таки время от времени, возможно, буду приглашать ее посетить мою студию, – добавил он.

– Это не будет проблемой.

– Très bien,[20] – проговорил профессор Эшбери. Он кивнул мне и вышел вместе с отцом. Мое сердце стучало от возбуждения. Бабушка Катрин всегда верила в мой талант живописца. Она не была достаточно образованна и мало знала об искусстве, и тем не менее в глубине души была убеждена, что я добьюсь успеха. Сколько раз она уверяла меня в этом, а теперь вот учитель живописи, профессор колледжа, только раз взглянув на мою работу, заявил, что, весьма возможно, я стану лучшей его ученицей.

Все еще дрожа от радости, я поспешила наверх, чтобы сообщить об этом Жизель. Мое сердце было так переполнено радостью, что в нем больше не находилось места для гнева. Я выпалила Жизель все, что сказал профессор. Она, примеряя разные шляпки около своего туалетного столика, выслушала меня, а потом повернулась, изображая недоумение на лице.

– Ты и в самом деле хочешь проводить часы с учителем рисования после целого дня школьных занятий? – спросила она.

– Конечно. Это совсем другое. Это… то, что я всегда мечтала делать.

Жизель пожала плечами.