Рубиновая верность

Похороны Назаренко были пышными и кошмарно долгими. На меня в моем голом платье и с вуалью на лице смотрели, как на сумасшедшую, но я к этому была уже готова. Меня томило другое. Я вдруг поняла, что, несмотря на длинные выспренние речи, никто из присутствующих не сожалеет об Илье. Лощеные мужчины в черных костюмах большей частью являлись его конкурентами. Со смертью Ильи они выходили на новые рубежи частного предпринимательства и готовились вовсю развернуться на его рынках сбыта. Немногочисленные компаньоны и сторонники тоже, похоже, собирались погреть руки у потухающего костра бизнеса Назаренко. Они никак не могли сохранить на лице подобающего случаю трагического выражения. Сквозь маску скорби то и дело проглядывало нетерпеливое желание поскорее освободиться от тягостной обязанности, чтобы успеть урвать от пирога Ильи кусок пожирнее.

Женщины выглядели еще отвратительнее. Почти все они либо когда-то состояли в интимной связи с Назаренко, либо намеревались в таковую вступить не без выгоды для себя. Я видела на лице Ларисы Измайловой выражение такого гадкого торжества, что хотелось выцарапать ей глазенки. Лица других женщин имели сходное выражение брошенных шлюх, за которых наконец-то отомстила жизнь.

Рядом с гробом стояла и мать Ильи, по-прежнему оранжевоволосая и безучастная. Она не пролила ни слезинки. Мне казалось, что она, застыв в состоянии прострации, думает совсем о другом. Возможно, о том, что теперь никто никогда не займет все четыре конфорки плиты в ее квартире, даже если компания «Маргарита» в отсутствие Ильи совершенно разорится.

Самым приличным человеком из всех присутствовавших был Ваня Ардаматский, но и его лицо кривилось не столько от горя по поводу безвременной кончины босса, сколько от страха на предмет того, правильно ли он распорядился похоронами и, в частности, моим траурным туалетом. Вдруг душе Назаренко, невидимо присутствующей в прощальном зале, покажется, что платье, как лошадиная подпруга, не слишком хорошо на мне пригнано! Куда тогда прятать Валечку?!

Словом, я была единственной, кто ронял слезы по Илье. Хорошо, что под густыми складками вуали этих слез никто не видел. Смотреть на гроб я избегала. Назаренко так сильно пострадал в катастрофе, что его лицо под толстым слоем макияжа не имело ничего общего с лицом того человека, которого я знала. Это было и страшно, и хорошо одновременно. Судя по письму, он решил уйти из жизни добровольно, и все-таки эту волю навязала ему я. Лежащий в гробу был как бы не совсем Илья, и поэтому я не испытывала перед ним такой мучительной вины, какая, безусловно, терзала бы меня, будь его лицо прежним. Я глотала слезы и говорила себе: «Ну ничего, скоро все наконец закончится. Я сниму с себя это жуткое платье, схожу в церковь, поставлю за упокой души Ильи самую толстую свечу, и мне сразу станет легче». Наивная, я не знала, что с похоронами Назаренко ничего не закончится. Голым платьем и дорогим лакированным гробом все только начиналось.

На следующий день в моем почтовом ящике лежало письмо, на конверте которого все так же, без запятых, было написано: «Рита не вздумай выбросить письмо не прочитав от этого многое зависит Назаренко». Надо ли расписывать, как дрожали мои руки, когда я доставала из конверта письмо с того света? Я приведу его полностью, слегка причесав и исправив ошибки. Вот оно: