Рубиновый лес

– Повторяй за мной, – велела Маттиола и, отклонившись назад, вдруг запела, но совсем не то, что пела Хагалаз, и совсем не так: – Гниют плоды на ветвях волчьего древа. Звёзды сгорают от медвежьего гнева. Кроличья свадьба, совиное царство – боги помнят, каким было людское ненастье.

Хагалаз говорила, что у каждой вёльвы свой собственный сейд. Цель одна, но песни разные, и все они передаются по наследству от матери к дочери, от сестры к сестре. Быть может, сейд Хагалаз не подошёл мне, потому что был слишком диким для меня – принцессы, воспитанной в порядке и чистоте. Зато мне вполне подошёл сейд Матти.

– Они помнят ту древнюю песнь, что распели с ними впервые. Они помнят, как рёбра трещали, как зубы их ныли. Помнят. Ничего не забыто. Помнят, покуда небо над головою открыто.

Дыхание потяжелело и замедлилось уже на втором слове. Я будто погрузилась в неглубокий сон, только глаза оставались открытыми, заворожённо наблюдая, как раздваиваются отражения в зеркале. Теперь их было не двенадцать, а сто, и все они говорили, смеялись, кричали и плакали одновременно. То были не только мои лица – то были лица людей, которых я не знала и которых мне было уже не суждено узнать. Запахло снегом, запахло песком, запахло вином и запахло железом. Всё смешалось, спуталось, а затем вдруг потухло, обернувшись вязким чернильным мраком.

И вспыхнуло вновь.

– Что случилось, очей моих очарованье?

Красные маки. В месяц нектара ими всегда было утоплено всё поле от стен замка из серо-голубого камня до кромки изумрудного леса, из которого всё ещё доносился лай охотничьих псов. Её волосы, разбросанные по лепесткам, были почти одного с ними цвета. Ему хотелось погрузить в них пальцы, но он знал, что обожжётся – это то же самое, что совать руку в огонь. Она ему не принадлежит. Но она всё равно очаровательна, как и тогда, когда ещё могла принадлежать.

– Ты мне как брат, Оберон, – сказала Нера, глядя на него снизу вверх, зависшего над ней наперевес с луком и пустым колчаном, стрелы которого сразили целых двух кабанов часом ранее. Ни одного выстрела мимо. – Но могу ли я довериться тебе, как доверилась бы брату?

Он уже привык это слышать. И потому привык отвечать:

– Разумеется. Я сберегу всё, что ты мне доверишь.

Оберон упал рядом с Нерой в маковые заросли, отринув приличия, как отринул все правила и клятвы ради неё, данные ранее.

– Что тревожит тебя? – спросил Оберон, когда их молчание затянулось. Нера по-прежнему смотрела в небо, озарённое аметистово-алым сиянием – блеск чертога сидов, проглядывающего через границу Междумирья, что ослабла от неистовой летней жары. Они обязательно попадут туда после смерти и воссоединятся. – Это из-за тех видений, что посетили тебя после падения в лесу? О Роке Солнца?

– И да и нет, – ответила Нера туманно и ткнула пальцем вверх. Помолвочное кольцо из китовой кости на её мизинце, которое она до сих пор носила, не снимая, жутко портило ему настроение. – Этот алый цвет такой красивый… Нет, не алый. Рубиновый. У вас в роду были правители, которых звали Рубин?

– Пока ещё нет, – усмехнулся Оберон и мысленно добавил: «К счастью». Дурацкое вышло бы имя, даже хуже, чем отцовское Тааффеит. Впрочем, вся эта традиция тоже была дурацкой. Лишний повод порадоваться, что королём стал не он.

– Я расскажу тебе кое-что, – прошептала Нера, и Оберон, повернув голову, обнаружил, что их лица разделяет всего несколько дюймов. Глаза Неры, зелёные, были красивыми, но печальными. Маки и трава. – Только сначала поклянись, что не расскажешь об этом ни одной живой душе. Клянёшься? – И, когда Оберон согласился, кивнув, Нера сказала: – Я скоро подарю жизнь ребёнку…

– Правда? Как чудесно! – воскликнул Оберон почти искренне, но тут Нера договорила:

– …взамен на свою.

По его рукам стекала детская кровь.

Оберон чувствовал её, хоть и не видел на белоснежной коже ничего, кроме старых и давно заживших шрамов от ритуальных ножей. В ушах всё ещё стояли крики матерей и отцов, баюкающих на руках истлевшие трупы с отслоённой кожей и вывороченными костями, а во рту сидело кислое послевкусие желчи. Его вырвало ещё до того, как он залил флакон с ядом в молочные бочки, и ещё два раза после, когда Сердце усеяли тела драконьих детёнышей.

– Почему ты здесь?! Мы же договаривались встретиться в Тиссо ре Дьян!

Оберон не откликнулся. Чужой голос звучал смазанно, обезличенно, как звон монеты, упавшей на дно колодца. Его обладатель стоял под сводом пещеры, там, куда не доставали блики качающихся под потолком свечей. Он прятался от Оберона намеренно, чтобы тот не заметил обуявших его страха и слабости.

– Оберон? Ты слышишь меня?! Ответь, прошу. В чём дело?

– Нера умерла.