«Рублевский» жанр нашей литературы

Есть, конечно, в «Авантюрах Прантиша Вырвича» и недостатки — было бы даже странно, если бы такой большой труд был совершенно их лишен. Встреча­ются ненужные повторы (речь не идет о тех сюжетных повторах, которые автор делает в последующей книге цикла для читателя, который почему-либо не читал предыдущей). Попадаются излишне многословные сравнения и ассоциации, слишком далеко уводящие от поясняемого образа. И трудно представить, напри­мер, чтобы князь Агалинский, даже в сильном подпитии, мог распевать «жалост­ную» песню на «мужицкой мове» про «подлую» любовь пани с мужиком. (Хотя, почему бы и нет? Он не слишком знатен, натура у него широкая, и потому мог быть ближе к народу.) Автор делает это опять же из лучших побуждений — в очередной раз постараться извлечь из забвения наш замечательный фольклор. Если же в данном случае это только стилизация под него, то достаточно удачная. А вообще, приводить примеры недостатков больше и не хочется — настолько перекрывают их достоинства этого большого литературного труда.

В качестве итога хочется подтвердить уже высказанное мнение об оригиналь­ности

жанра «Прантишева» цикла Людмилы Рублевской.

Прежде всего, солидный исторический фундамент отличает его от истори­ко-приключенческих романов других авторов. Вальтер Скотт, например, тоже с уважением относился к исторической основе своего приключенческого пове­ствования, но исторический фон в его романах гораздо более абстрактен, размыт, а герои в своих диалогах не вдаются в детали современной им политики и в их идейный смысл. Еще в большей степени сказанное относится к Александ­ру Дюма, который считается классиком жанра, — вспомним кипение страстей вокруг... всего-навсего «подвесок королевы»...

Широкий реалистический социальный срез

— еще одна особенность цикла, в отличие от условно-романтической обстановки, в которой разворачивается дей­ствие, например, у Гюго или Жорж Санд.

Психологическая разработка образов точнее и серьезнее, чем это обычно свойственно легкому приключенческому жанру. Вспомним четырех мушкетеров, ставших уже классическими образцами, — и сравним с персонажами Л. Руб­левской. Там каждый из них представляет собой определенный типаж — здесь каждый образ, даже второстепенный, наделен индивидуальными

чертами. Более того, образы даны в развитии (характерная черта реализма). На протяжении всего повествования герои «не стоят на месте», меняются — как это бывает и с реальными людьми на протяжении всей их жизни. Достаточно сравнить героев «Прантишева» цикла с теми же персонажами Дюма, которые остаются неизмен­ными (если не считать возраста) и «двадцать лет спустя», и потом еще «десять лет спустя». У Людмилы Рублевской бесшабашный школяр начала цикла «дора­стает» до умудренного жизнью человека, настоящего мужчины и убежденного (не стихийного) патриота.

О многом другом уже говорилось ранее, и повторяться не стоит. Не обо всем и можно сказать в рамках журнального очерка.

Согласитесь: все вышесказанное отличает цикл романов Л. Рублевской от привычного нам приключенческого жанра. Оно и дает право назвать этот жанр «рублевским».

Главное, однако, не в самой оригинальности жанра. Сложно даже пред­ставить, сколько труда было положено автором на то, чтобы поднять все эти пласты — истории, литературоведения, этнографии... Такое возможно только ради любви к своей родине. И пока есть те, кто пишет такие книги и кто их чи­тает, — «рамфея святого Маврикия» будет хранить Беларусь.