Рукопись Бэрсара

Слова протекли мимо меня, в них не было смысла, но голоса мне мешали, я не хотел голосов. Мне была нужна тишина и что‑то ещё, я знал, что, но это уже очень нужно; я огромным усилием выдернул из памяти слово, которое почему‑то должно помочь.

– Эргис.

– Бредит, что ли?

– Вроде не походит, славный дос.

– Эргис! – повторил я капризно.

– Кто такой?

– Оруженосец ихний.

– Живой?

– Живёхонек, славный дос.

– Чего стал, дубина! Живо зови!

Я понял, что все хорошо, и открыл глаза. Знакомое лицо наклонилось ко мне, смуглое, с маленькой курчавой бородкой, с диковатыми чёрными глазами. И опять надо было достать из памяти слово, я даже застонал, так это трудно, но чёрное покрывало разорвалось, и слово выскользнуло наверх.

– Дос Угалар, – шепнул я еле слышно, и он ответил залпом радостных ругательств. Облегчил душу и спросил:

– Как вы себя чувствуете, биил Бэрсар?

– Пить.

Угалар заботливо, но неуклюже приподнял мне голову и сунул в губы чашу. Я отхлебнул и задохнулся. Крепчайший лот, он все мне опалил и затуманил голову. Потом туман рассеялся, и я все сразу вспомнил.

– Где кеватцы?

– Ха! Нашли о чём тревожиться! Гоним сволочей! Пока до Тиса дошли – уже лошадей сожрали. А дальше того хуже – знаете, небось, сами постарались. В спину приходится толкать, а то до границы, глядишь, не доползут!

– А дос Крир?

– Тс‑с, – сказал он, и приложил палец к губам.

Я улыбнулся.

– Калар Эсфа…

– Толкает. А я в заслоне сижу. – Он снисходительно улыбнулся тому, что даже с ним, с единственным другом, Крир не хочет делиться славой.

– Живы?

– Кто?

– Мои люди… все?

– Будь я проклят! Это вы о ком? Ко мне шесть дохляков приползли, третью неделю отжираются!

– Значит, я…

– Да, биил Бэрсар. Мы уже вас вовсе похоронили. Попа в караул поставили, чтобы вас без обряда на небеса не отпустить.

– А Эргис?

– Да вон он, лёгок на помине. Эй ты, живо сюда!

– Благородный гинур звал меня?

Я нахмурился, соображая, вспомнил и это, и кивнул. Эргис стоял в ногах постели, чтобы я мог видеть его, не шевеля головой. Радостно было его худое лицо, и глаза как‑то странно блестели.

– Тут… будь, – шепнул я, чувствуя, что опять ухожу. Ещё мгновение поборолся – и соскользнул в никуда.

…А потом была ночь, и жёлтый огонёк осторожно лизал темноту. Эргис спал за столом, положив голову на руки; вторая, завязанная грязной тряпкой, лежала у него на коленях. Жалко было будить, но я не знал, сколько теперь продержусь.

Эргис вскочил, будто не спал, улыбнулся.

– Есть будешь?

– Давай.

Приподнял повыше, сел рядом и стал кормить с ложки молоком с размоченным хлебом. Накормил, обтёр лицо, как ребёнку, уложил опять.

– Спи.

– Некогда. Рассказывай.

Поглядел неодобрительно, покачал головой.

– Чего тебе неймётся? Слышал же: уходят.

– Почему?

– Известно почему! Раздор пошёл. Второй‑то промеж них воевода – сагар Абилор – своей волей попёр на Исог. Тридцать тыщ с ним было. Дошёл до завалов под Исогом, а Крир тут как тут. Кеватцы в завал упёрлись, в кольцо зажал, да с заду и ударил. Абилор‑то сразу смекнул, кинул войско и смылся с одной охраной, а прочих всех… Ну, сам знаешь, Крир пленных не берет.

– В Кевате?

– Порядок. Тирг с Гилором воротились, а Салара ещё нет. Добрую, говорят, кашу заварили, год Тибайену не расхлебать.

– В Квайре?

– А я почём знаю? Тихо.

Я закрыл глаза, отдохнул немного.

– Эргис… пора в Квайр.

– Да ты в уме? Две недели без памяти валялся… ты ж на первой лаге помрёшь!

– Не умру. Мне надо в Квайр. Дня три… и в путь.

Прикажешь к постели скакуна подать?

– Могу и носилках.

Угалар бранился, Эргис спорил, но дней через пять наш маленький караван отправился в путь. Я тихо качался в полумраке крытых носилок, засыпал, просыпался, пытался о чём‑то думать – засыпал опять. Жизнь возвращалась ко мне не спеша, крошечными шажками, и побывав за краем, я радовался всему.

Радостно было сонное колыханье носилок, нечаянное тепло заглянувшего в щёлку луча, негромкое звяканье сбруи и запах – запах хвои, запах кожи, запах конского пота. На привалах Эргис легко вынимал меня из носилок укладывал где‑то под деревом и знакомый забытый мир цветов и запахов, тресков, шелестов, птичьего пенья тепло и заботливо принимал меня. Эргис все ещё кормил меня, как младенца: даже ложка была тяжела для моих бесплотных рук.

И всё‑таки жизнь входила в меня – по капельке, но входила: я дольше бодрствовал, чётче делались мысли, и как‑то, раздвинув бездумную радость существования, конкретные люди вошли в мою жизнь. Я стал отличать друг от друга солдат охраны и с радостью увидел среди них недавних соратников по войне в Приграничье.

– Это хорошо, – сказал я Эргису.

– Что?

– Что ты ребят взял… наших.

– Так сами напросились!

– Не сердятся?

– Чего это?

– Ну, столько досталось… из‑за меня.

– Чудно, Тилар, – сказал Эргис, отвернувшись, – до чего ты силы своей не разумеешь! Я и сам – тебе спасибо! – нынче только понял, что люди могут, ежели с ними по‑людски.

– Скажи и мне… может, пойму.