Рукопись Бэрсара

У нас, в Обитаемом Мире, считали Трехлуние самой недоброй порой. Когда на небе все три луны, и ночи полны их ярким обманным светом, исчерканы и запутаны их тройными тенями, сиди лучше дома и не выходи за порог — иначе тебя не минует беда.

А здесь, на равнине, Трехлунье прекрасно. Цветная, сияющая, веселая ночь лежит над веселой разноцветной землей, и гладкие воды реки перекрещены радостными лучами. Какое — то беспокойство, тревога — но радость. Тревога — и радость. Нет! радостная тревога!

Уснула только Илейна — мы, трое, не можем спать. Сидим над погасшим костром, и ночь облекает нас своим беспощадным, заманчивым беспокойством. И так непонятно, что в этой веселой ночи сейчас идет война не на жизнь, а на смерть. Что многим не придется увидеть утра…

— Фоил, — тихо сказала Элура. — Где он сейчас? Что с ним?

— А куда он ушел? — спросил Норт. — Вы все меж собой. Хоть бы что сказали!

— Я думала, ты догадался, — сказала Элура. — В Трехлуние рунги — самцы всегда дерутся.

— Рунги? Тьфу — ты! — сказал он, — я и забыл! Так он же совсем телок.

— Он взрослый, — тихо сказал Ортан. — Он должен драться.

— А не сказать, чтоб у вас тут тихое место! И дерутся, и охотятся… Ортан, — сказал он, — ты мне вот что объясни: что я такого наделал? Почему тебе можно убивать, а мне нет?

— Нельзя оружием, — тихо ответил Ортан. — Мечом слабый убьет сильного, глупый — умного. Сообитанию так не нужно. Нужно, чтобы выжил сильный или умный. Для того и хищники, чтоб живые не вырождались.

— Ага! Нечестно, по — вашему! А это честно: всей стаей на одного?

— Да, — твердо ответил Ортан. — Если ты сильный — ты заставишь их отступить. Если быстрей — убежишь. Если умный — спрячешься там, где тебя не достанут. А если не сможешь — значит, ты слабый, тебе незачем жить.

— Ну и подлый же у вас закон!

— Наши законы были не лучше, — сказала Элура. — Знаешь, Норт, в этом есть хоть какой — то резон. Наши войны съедали как раз лучших. Сильные, смелые, умные — они умирали, а какой — нибудь хилый трус мог пережить их всех.

— Ну и что? Наплевать на все наше и самим быть как… как звери?

— Нет, — тихо сказала Элура. — Мы не сумеем.

А наутро они ушли от реки. Никому до них больше не было дела. День затих в терпеливом и радостном ожидании, даже ветер заснул, даже птицы не пели, и не брызгала из — под ног травяная мелочь.

Они рано устроились на ночлег — в первом же пригодном для этого месте, что — то наспех поели и заснули, как по приказу. А потом проснулись тоже как по приказу.

Ночь Трехлуния встала во всей красе: чуть надкушенный диск серебристой Мун, золотистая четвертушка Фебы и невинный розовый серпик Офены осветили небо трехцветным огнем, перепутали и смешали трехцветные тени, растворили тревогу в сияющей тишине.

Руки встретились, пальцы сплелись, жар растекся по телу, и они, вдвоем, побежали прочь от костра.

Они мчались, летели, плыли, и безумная ночь летела вокруг; сладкий лепет любви, жаркий трепет желания, воздух, словно огонь, он обжигает грудь, он обнимает тело тяжелой истомой.

Пламя, трехцветное пламя, сладкая боль желания — и она вдруг поняла, что срывает с себя одежду. Руки, губы, холод травы, тепло его тела; она вскрикнула и засмеялась, освободившись от обидного своего, постылого девства.

И они бежали опять, и падали, и свивались, растворяясь в тепле, в пламени, в жаркой истоме, а безумная ночь все длилась и длилась, обнимая, сжигая их, торопя.

В этот день они никуда не ушли. Этот день был просто преддверием ночи, и они ее ждали без нетерпения: тихая дрема, прикосновения, взгляды, мысли, слитые, как тепло обнявшихся тел.

Что — то ели, не чувствуя вкуса, отвечали, не слыша, словно их разделили стеклянной стеной: Норт с Илейной с одной стороны, Элура и Ортан — с другой, и от этого общая радость их только полнее.

А когда наступила ночь, они встали и разошлись, каждый в свое — в единственное! — Трехлуние. И опять понесла их безумная ночь, распаляя, обманывая, торопя, и с лихвой выполняя все обещания.

…А наутро под вечер последнего дня запрета они все — таки добрались до моря.

Они не сразу увидели море. Черная роща вздыбилась впереди, и Ортан чуть крепче стиснул ладонь Элуры.

— Брачные угодья! — сказал он чуть слышно. — Тихо! Я должен запеть прежде, чем нас услышат!

И он опять ушел в темноту, и сухие, короткие мысли — приказы повели их сквозь спящий лес.

И вдруг пение птицы? голос флейты? чистый серебряный звук родился вдали. Так бы звучал лунный свет, обрети он голос.

— Лорны! — молча сказал ей Ортан, и она чуть слышно шепнула Норту: Это лорны. Молчи!