Румянцевский сквер

— Мы болеем, — не вставая с колен, прошептала Майя. — Мы отметимся…

— Предупреждаю, за неявку положен арест.

— Простите, гражданин начальник, — униженно бормотала Майя, — мы отметимся, отметимся…

Кровь бросилась Саше в голову.

— Что вам надо?! — закричал он военному. — Чего вы мучаете нас? Не видите — человеку плохо?

— Как смеешь, щенок? — Младший лейтенант уставил на Сашу бесцветные глаза. — В колонию хотишь для малолетних?

Майя на коленях подползла к Саше, обхватила его.

— Молчи, молчи, Сашенька… Гражданин начальник, простите… у мальчика нервы…

Тут дверь распахнулась, быстро вошли двое в белых халатах — знакомый врач-очкарик из «скорой помощи» и сестра.

Младший лейтенант постоял, поглядел, как врач мерил давление и выслушивал больную. Потом отрывисто велел Майе, чтоб явилась в понедельник с паспортами, и, скрипя сапогами, вышел.

Укол снял у Анны Степановны острую боль, но врач не спешил уходить. И верно: вскоре приступ повторился.

— Надо маму в больницу? — спросила Майя.

— Нет, — покачал головой врач. — Транспортировку она не выдержит. Похоже на обширный инфаркт.

Ранним утром снова пришлось вызывать «скорую». Но Анна Степановна ее не дождалась. Болью и страхом полнились ее выкаченные глаза. Вдруг судорожно потянулась, испустила оборвавшийся стон. Майя закрыла ей глаза.

Словно остолбенев, она стояла над телом матери, наконец-то обретшим покой. Потом пала на колени, зарыдала, крича:

— Мамочка, родненькая, прости, прости… О-о-о, сколько ты вынесла, бедная… — Кашляя и плача, бормотала: — Прими, Господи… упокой душу рабы Твоей… воздай за муки…

Саша вышел из дому, побрел к реке, к пристани. Там разгружали пароход, грузчики, топая по сходням, таскали ящики, громко материли какого-то Семеныча. Саша сел на чурбачок от сорванной скамейки. Сквозь слезы, застившие глаза, смотрел на небо, полное движения. Плыли иссиня-черные тучи, гонимые ветром. Ветер крепко, по-хозяйски прочесывал реку, завивал на пляшущих волнах белопенные узоры. Было во всем этом равнодушном мире некое обманное движение, не ведущее никуда.

Жизнь без бабушки не мыслилась. Проще всего было прыгнуть в реку головой вниз. Что толку продолжать эту невозможную жизнь. Сделать десяток шагов к береговому откосу, взглянуть последний раз на сумрачное небо и…

— Саша! Саша-а!..

Он оглянулся. У входа в дом, двухэтажный барак, стояла Майя. Столько было в ее худой фигурке беспомощности, что Саша поспешил к ней, сильнее обычного припадая на покалеченную ногу.

Холодная вятская земля приняла бабушкин гроб. Над могилой поставили деревянный крест, бесплатно сколоченный соседом-плотником. Так пожелала Майя. Саша не возражал, хотя знал, что бабушка не была верующей.

Он объявил, что намерен устроиться на работу, ему скоро пятнадцать, уж рассыльным-то возьмут. А учиться пойдет в вечернюю школу. Но Майя запротестовала. Ей повезло, в железнодорожном депо не испугались ее паспорта, приняли мойщицей вагонов.

9

На очередной математической олимпиаде Саша снова отличился. На его работу обратил внимание председатель жюри профессор Орлич, завкафедрой математики педагогического института. Он пожелал познакомиться с Сашей.

— Вот ты какой, — сказал Орлич рокочущим басом, когда Саша предстал перед ним, краснея и стесняясь своей потертой тесной курточки. — Я думал, ты конь с яйцами, а ты типичный вятский запёрдыш. Что? Ах, ленинградский. Ну, пардон. Ты что же, знаком с теорией чисел?

Орлич имел, при среднем росте, плотное сложение. Над широко развернутыми плечами была красиво посажена голова с откинутой назад мощной седеющей шевелюрой — ни дать ни взять Бетховен, чей портрет Саша видел в какой-то книге.

Орлич дал ему задание по теории чисел. Надо ли говорить, как Саша старался его выполнить. В назначенный день и час он приехал в институт, постучался в дверь орличского кабинета. Профессор был не один, стоял у окна с молодой и, как увиделось Саше, ослепительно красивой женщиной.

— Вот вьюноша бледный, о коем я тебе сказывал, — пророкотал Орлич. — Еще одна жертва науки.

Женщина с милой улыбкой кивнула Саше.

— Напрасно, вьюноша, избрал ты математику, — продолжал Орлич, закуривая. — Математика сушит грудь. Давай твои бумажки.

Большой ручищей он забрал тетрадные листки и некоторое время читал, морщась то ли от дымящей в углу рта папиросы, то ли от вызванного Сашиной работой отвращения. Молодая женщина, смотрясь в круглое зеркальце, подкрашивала губы.

— Н-ну, допустим, — сказал Орлич. И, ухмыляясь, протянул листки женщине: — Полюбопытствуй, Алена. Вьюноша пытается решить проблему Гольдбаха для четных чисел.

— Какой отважный мальчик, — сказала Алена.

От ее улыбки и звенящего голоса у Саши сердце подпрыгнуло и так и осталось у горла.

Орлич дал ему новое задание и снабдил несколькими брошюрами:

— Познакомься с теорией множеств.

— А почему вы сказали, что математика сушит грудь? — спросил Саша.

— Это не я сказал. Читал ли ты Герцена, вьюноша? Ах, не читал. И даже не знаешь, что Герцен был в ссылке тут, в Вятке?

К стыду своему, Саша не знал.