Руны огненных птиц

Силки оказались пустые, и Илька вернулась домой ни с чем. Мать встретила её у порога, усмехнувшись, и пожурила неудачливую охотницу. Теперь, когда боль не мучила Гриму, она снова вставала рано вместе с дочерью. Им неожиданно оказалось тесно в одном доме. Прежде ленивая мать теперь ко всему хотела приложить свою руку, и Илька постепенно уступала ей свою работу. Ферм больше не было, а уходить в новый город на стройку нойта не хотела. Она не желала покидать родной дом…

Чтобы не мучиться бездельем, Илька пряла и ткала из найденной на разрушенной ферме шерсти. Всё чаще она уходила и на охоту, будто была мужчиной в своей семье. Да потихоньку разворовывала фермы, неся в дом то ножницы для стрижки овец, то каменные грузила, то чесалки. Тащила всё то, что не успели унести лесные люди.

Вместе с матерью они запоздало засеяли землю у ближайшей фермы, но работы всё равно было куда меньше, чем при хозяине. Всходы их были поздние, ведь всю раннюю весну Илька ткала Зелёный покров, а Грима ещё не могла работать. Нойта посадила и косточки от мохнатых яблок, какие унесла из чертога альвов, и одна из них проросла, выпустив из земли стойкий зелёный побег.

Днём солнце уже вовсю жарило бока, и Илька, бросив работу на грядках, спряталась в тени дома, прикрыв глаза. Щёки её и нос покраснели от загара, а обожжённая шея горела, отвыкнув за долгую зиму от жестокой ласки светила.

Прошлым днём к ней снова приходил Хирви. Он рассказал новости, поел вместе с Илькой и матерью, а после ушёл, оставив после себя ощущение незавершённости и недосказанности. Грима всё ждала, когда сын Тару, одной из предводительниц лесных племён, посватается к её дочери. Она толмила Ильку, всё уверяя ту, что им обеим следует бросить дом и осиротевшую ферму, всходы на которой чуть ли не каждую ночь подъедали и портили потерявшие страх зайцы. Она хотела уйти вместе с чужим племенем, понимая, что на родной земле уж не было ничего, кроме оставшихся в глубине корней. Деревья были срублены.

Илька не спорила с матерью, но и не соглашалась. Она боялась думать о будущем, ведь сердце её было ранено переменами. Нойта и ждала, и остерегалась сватовства Хирви. Каждый день она доставала из своего мешочка гребень и проводила пальчиком по его зубцам, заставляя их тонко петь. Это отдалённо, но нелепо напоминало игру Ситрика, когда тот трогал струны кантеле. Её душа отмирала каждый раз, когда Илька видела, что крови на гребешке нет.

Вот и сейчас, вдоволь отдохнув, она сняла платок и распустила волосы. Потянулась за гребешком, висящим на поясе. Илька осмотрела гребень, погладила его, точно живое существо. Зубцы вонзились в запутанные волосы, расправляя их и приятно царапая кожу. Она провела несколько раз по волосам и, положив гребешок на колени, принялась завязывать ниточкой косицу. И пока пальцы её быстро сновали меж прядей, сплетая их, гребень вдруг потемнел, точно напитавшись золой. На зубчиках выступила кровь, замарав платье.

Илька замерла. Руки её медленно опустились в траву, и незавязанная коса упала на плечи, рассыпавшись. Как заворожённая, Илька смотрела на гребень, не в силах оторвать от него взгляда. Грудь её судорожно вздымалась, дыхания не хватало. Дрожащими пальцами она подняла гребешок, и на ладонях её осталась кровь.

Сжав в руке гребень, Илька заплакала. Слёзы текли по коже под рукава, смешиваясь с оставшейся на пальцах кровью.

В ветвях зацветающей яблони заголосил певчий дрозд.

Не веря себе и своим чарам, Илька позвала Вамматар, желая спросить у неё о смерти. Но дочь Туони не пришла, и голос нойты пусто и жалобно звучал над полем и лесом. Вамматар не откликнулась на зов…

Солнце село, но долго ещё в небе горел его алый след, окрасив свод кровавой зарёй. Илька дождалась, когда Грима уснёт, и, взяв с собой травы, ушла в лес, чтобы найти дорогу в мир духов. Она ничего не сказала матери, утаив свои чувства. Гребешок больше не кровоточил, но стал красным, точно весенний олений рог. Он всё ещё висел на поясе, испачкав кровью платье.

Илька спешила к скалам, что были похожи на зубы великана, торчащие из земли. Спешила туда, где в последний раз была зимой, когда Вамматар позвала её в Туонелу. Блоха трусила следом, притихнув. Собака понимала, что случилось страшное. Она наверняка сказала бы что-то своей хозяйке, если б умела.

Девушка разожгла костёр, обдавший жарким маревом жидкие летние сумерки. Бросила в огонь сонные травы, дым от которых стелился по ветру, намечая невидимые прежде тропы.

Илька вдохнула этот дым и положила на язык полынь и листья белены. Она зажмурилась, терпя ядовитую горечь, обжёгшую ей язык. Тропы никак не хотели складываться из дыма, продолжая таиться в светлой лесной темноте. Гудели и шумели птицы, отвлекая и унося в клювах видения, какие Илька пыталась найти в холодном дыму.