Русалия

Василевс Романии сидел за низким столиком лимонового дерева, в пух и прах изукрашенном драгоценными инкрустациями, против своей Елены, которая за последний год изрядно пополнела и взяла в обыкновение столь неумеренно употреблять украшения и краски для лица, что сейчас ему казалось, будто перед ним находится раскрытый широкий сундук из мутатория ³³²², из радужного нутра которого на него чуть насмешливо смотрят два карих выпуклых глаза. Их разделяла стоявшая на столике шахматная доска, и они, лениво перебрасываясь короткими фразами, также неспешно переставляли по молочно-белым и травянисто-зеленым нефритовым квадратам вычурные фигурки. Прочие присутствующие располагались на некотором отдалении от царственной четы и отдавались занятиям сходным. Но не смотря на все внешнее умиротворение, каковое будто бы царило в этой зале, во всем чувствовалось некое напряжение, искусственность, порождаемые тщательно скрываемым пряным трепетом ожидания. Когда же начальник охраны ввел в залу одного из препозитов, длиннолицего изогнутого, точно крючок, Галасия, в чьи руки поступали свежие сведения о продвижении к ромейским владениям кораблей росов, все вокруг притихли и замерли, Елена же напротив оживилась весьма.

- Ну, как там наша хозяйка северных чащоб? - опередила она своего супруга, натурально или деланно в задумчивости занесшего над доской руку с зажатой в ней фигурой, да так и застывшего в этой позитуре.

Оказалось, что русская княгиня вместе со своими людьми, которых на сотне лодей должно было насчитываться никак не менее четырехсот человек (и это не считая еще нескольких кораблей с товарами и невольниками), остановилась на ночлег за устьем Дичины в Месемврии ³³³³, - значит уже через несколько дней росы будут здесь. И хотя Месемврия в соответствии с подписанным с Русью последним договором признавалась последним перед Константинополем местом, до которого караван мог двигаться в сопровождении всех своих гребцов и воинов, Константина все-таки смущала его численность, ведь василевсу, конечно, была ведома плохо искореняемая в его державе поговорка, что один русский витязь стоит десятка ромейских. Но перед Еленой, похоже, предстоящее событие выдвигало иные заботы. Она вдруг стала избыточно подвижной, голос ее сделался звонче и напряженнее, она принялась пересыпать речь шутками, одна другой косолапее, - и это уже напоминало закованную в кандалы этикета истерику. Но все присутствующие в этом чудесном зале, в котором каждое крохотное стеклышко, каждый кусочек золотой эмали или цветного мрамора его роскошных мозаик отражали изобильный свет несчетных светильников и свечей, так что сами казались светящимися, здесь все понимали, что августой движет безотчетный страх, поскольку слухи о неких таинственных переговорах с русской царицей, разумеется, успели коснуться каждого. О переговорах чьих нашептывали те слухи? Вот этого, всего верней, толком никто и не знал. До последнего, до того, как все эти заговоры, все бесконечные плутни христолюбивых и святейших не приносили свою кровавую жатву, невозможно было определить вечно переменявшуюся расстановку сил. И зачастую напыщенному самодержцу (якобы самодержцу) в тех плотоядных играх отводилось далеко не первое место.

- Ты слышала, Анна, - неосознанно призывая к себе в сторонники первого попавшегося, визгливо воскликнула августа Елена, порывисто развернувшись к своей товарке, о чем-то шептавшейся со своим любовником - незаконным сыном Романа Лакапина Василием, которого Елена, говоря с мужем, неоднократно требовала назначить управляющим синклитом, - ты слышала, медвежья царица совсем скоро сможет нас всех развлечь. Интересно, она не испугается, если увидит апельсин?

- Ну апельсины-то, - отозвался кто-то из дальнего угла залы, - ей каждый год купцы показывают.

- Да? – нарочито выкатила глаза августа. – И с чем же она их ест? С этим… как его… Ну, Анна… как это… А! С квасом?!

И Елена закатилась тонким дробным смехом. И так же, смеясь, смахнула с доски нефритовые фигуры, на что Константин хоть и поморщился, но ничего сказать не решился.

- Ну их, эти скучные шахматы! Звездочет, - крикнула она стоящему у самого выхода асикриту ³³⁴¹

Григорию, славившемуся своими знаниями астрономии, - давай-ка сюда твое гадание. Давай, давай! Все-таки куда вернее заранее знать, что там тебя завтра поджидает. Стели здесь.

Длиннопалыми, поросшими густым рыжим волосом, руками Григорий установил на месте унесенной шахматной доски круглую штуковину, напоминавшую обеденное блюдо, дно которого было разграфлено на секторы, помеченные цифрами; подал августе выточенный из адуляра шарик.

- Сначала гадаем тебе, да? Тебе, - и дрожащей рукой Елена швырнула водяно-прозрачный с голубовато-серебристым отливом шарик на блюдо прежде, чем Константин собрался открыть рот.