Русалия

Ольга очень тщательно готовилась к этому своему походу, но несмотря на все усилия, ей все-тки не удалось вызнать всего. Ткань для того наряда, в который она сейчас была облачена, специально прошлой осенью привезли из Царьграда. Но не могла знать Ольга, что вот уже почти год между обитательницами Большого дворца было признано, что завиток узора должен быть направлен в противоположную сторону, что вытканная отделка многоузорчатого шелка только на одну четверть может состоять из серебряных нитей, все остальное должно быть золото… Да и нашитые на башмаки разномастные камни давно уж, кто мог, сменил на золотые бляшки и снискавшие последнее время особенную любовь у охотников обращать на себя внимание кроваво-красные капельки лала ³⁴²³.

Не успела Ольга еще толком оглядеться, как в противоположной стороне зала опять же под торжественное бряцание кимвалов и пронзительные звуки каких-то дудок растворились серебряные врата, и в храмину вступил император... со своей императрицей. Все сидевшие за столами тотчас повскакали со своих мест, попадали ниц (помня о том, с какой целью она сюда явилась, Ольга нашла в себе мужество не последовать их примеру), затем с позволения василевса вновь поднявшись на ноги, принялись выкрикивать какую-то здравицу (причем удивительно слаженно), и покуда царственная чета не прошла к серебряному столу, установленному на некотором возвышении, и пока не устроилась в тронных креслах подле него, толпа так и продолжала стоять, одушевленно славя своего василевса. Но вот когда эта церемони окончилась, и все вновь заняли свои места за столами…

Оказалось, что стоящими осталась одна только Ольга да еще несколько самых значительных лиц из ее свиты, допущенных в этот зал (прочие для торжественного обеда были препровождены в другие, более скромные комнаты), не считая прислужников, плясунов и каких-то ничтожных лиц, жавшихся по углам. Ольга стояла как столб едва ли не посередине зала, глядя на вроде бы занятых каким-то разговором Константина и Елену, щеками, затылком, поясницей ощущая въедливое зубоскальство немилосердной толпы. Ей казалось, она должна сгореть от этого позора. Простояв со своими лодьями в Суде едва ли не целый день, прежде чем ее впустили в город, она уже должна была бы понять, что может ожидать ее здесь. И вот вновь, теперь уже куда более жестко, ей указывали на то, какую, собственно, поживу она может здесь отыскать. Ольга продолжала стоять, напрасно ловя глазами случайный взгляд Константина, и ей казалось, что все это стадо не взрывается безудержным хохотом только для того, чтобы, оттягивая момент удовольствия, довести его до наивысшего предела. Боль бесчестья родила в княгине волну столь сокрушительной злобы, что, будь хоть какое-то сиденье, она тут же, рискуя вломиться в скандал, уселась бы на него, не дожидаясь пробуждения задремавшей внимательности хозяев, но в том то и дело, что рядом не было ни одного свободного места. Долго ли продолжалось это мучительство? Ольге казалось – бесконечно. Но вот августа как бы невзначай разглядела стоящую столбом гостью и, обратив к ней свое круглое пухлое лицо, от которого далеко вперед выступал длинный нос, возговорила нескрываемо искусственным голосом:

- 

А что же это наша дорогая княгиня все стоит? Ведь обед уже начался.

Гулявший по храмине ропот стих. Замолчала и музыка.

- Да вот стою я в знак глубокого почтения к супруге великого царя! – влив в слова достаточное количество яда, отвечала княгиня по-гречески.

- О! – очень мило улыбнувшись сильно подкрасненными губами, украшенными коротенькими темными усиками, воскликнула Елена. – Так пройди же, княгиня и займи свое место за… за вот тем столиком среди самых величественных жен Ромейской державы, достойных твоего общества.

Итак, к царскому столу русскую княгиню не допустили, а поместили рядом с какими-то вертлявыми бабами, нагло таращившимися на нее своими бесстыжими нарисованными глазами. Празднество, поводом к которому, вроде, послужил приезд русской княгини, развивалось по своим законам, - византийская знать жевала, плясуны плясали, музыканты музицировали, - и, казалось, никому уж больше не было никакого дела до Ольги. (Потом она никак не могла припомнить, чем же там угощали ее). Когда же этот самый незадачливый обед в ее жизни стал подходить к концу, возле царского столика поставили какую-то бронзовую табуретку, и Константин под зверские улыбки Елены жестом пригласил княгиню приблизиться к их столу. Стараясь удержать последние ошметки растоптанного достоинства, Ольга не торопясь покинула отведенное ей место и, сколь возможно широко развернув плечи, стараясь дышать ровно и незаметно, поднялась на возвышение к императорской чете.

- А теперь мы хотели бы, - возгласил Константин, - пожаловать наших гостей из далекой северной страны в знак утвержденной между нами вечной дружбы и любви… пожаловать каждого из наших гостей, соразмерно их величию, различными подарениями.

Толпа вновь затянула здравицу, а на помосте появился некто с золотой тарелкой в руках. Зычным голосом он выкрикнул: