Русалия

Однако все ночные опасения Хозы Шемарьи оказались чепуховыми, никто не собирался грабить его, да и бунт стихия явила весьма несерьезный, - какими бы узколобыми ни казались Хозе его провожатые, все же их знания моря было достаточно, дабы не пытаться превозмогать настоящую бурю даже за вознаграждение в одну греческую номисму. Трепет несмелого сердца унимался соразмерно с ослаблением мрака. Сгорбленные многолетней работой бородачи приветствовали юношу, дрожащего от утреней прохлады и последних всплесков волнения, улыбками на морщинистых, но вместе с тем по-детски простодушных лицах. Они, молчавшие всю ночь, точно рассветные птицы, вдруг стали оживленными и говорливыми. Все болтали о разных незатейливых вещах, - о женах, о детях, о хозяйстве, - приглашая к беседе и замершего в скованной позе юношу, но изъяснялись они при том на таком просторечном греческом, что Хоза не сразу их понимал. Видя его дрожь, рыбаки, приветливо улыбаясь, протянули ему какую-то пропахшую рыбой старую холстину, и тогда только Хоза вспомнил о прихваченной им с собой накидке. Он отказался от вонючей тряпки и, развернув свою полосатую прямоугольную накидку с кистями по углам, натянул ее на себя. Вид еврейской накидки возымел на рыбарей странное воздействие, - их светлая говорливость вдруг куда-то улетучилась, они сделались сосредоточенными, и горбы на их спинах будто бы обозначились явственнее. И все же накормить его не забыли, поскольку съестного у него с собой не оказалось.

На то, чтобы пересечь Сурожское море потребовалось чуть более полутора суток. С лицом зеленым от маетного путешествия Хоза сошел на тусклый лысый берег, непобедимость пустынности которого тщились разрушить несколько вросших в песок лачуг да пара десятков жухлых тополей. Воспользовавшись гостеприимством хозяев, Шемарьи плотно повечерял, дивясь тому, что эта беспритязательная еда может быть не просто съедобной, но и необыкновенно вкусной, а затем свернулся калачиком на предоставленной ему лежанке и проспал мертвецким сном до полудня.

Задерживаться в рыбацкой хижине, в которой и под ногами, и на зубах скрипел вездесущий песок, не имело никакого смысла, но, проснувшись, Хоза все не мог измыслить, как и кого просить довезти его хотя бы до устья Танаиса ²²²¹

. Предлагать еще раз ценную монету он не решался, не столько из бережливости, сколь опасаясь зародить в этих ужасных чуждых людях подозрения по отношению к себе. Поэтому в качестве оплаты за провоз он решил использовать свою пеструю накидку с кистями. Однако от накидки ужасные люди отказались и обещали исполнить его просьбу за так. Хозе опять повезло. Ему повезло дважды! Нашлись какие-то чудаки, которые как раз следующим утром уходили вверх по реке в Саркел ²²³²

и согласились прихватить его с собой.

Сердцем Саркела была громадная кирпичная крепость, где-то девяносто на шестьдесят саженей, с частыми башнями и двумя железными воротами, с надстроенными над ними укреплениями, держащими на железных кольцах и канатах готовую в нужный момент сорваться вниз острозубую катаракту ²²⁴³. И хотя внутри крепости Хозе побывать не довелось (его бы туда все равно не пустили, да он и не стремился), одного взгляда на щели бойниц, изгибы и выступы стен (устроенные на случай, если враг захочет пододвинуть лестницы или машины к стене, и тогда его сподручно будет поражать не только по фронту, но и с боков, захваченного «в мешок»), даже поверхностным взглядом возможно было определить, что толщина этих могучих стен никак не менее двух саженей. Крепость, как и водится, была окружена широким и глубоким рвом, дабы невозможно было произвести подкоп, и, как говорили спутники Хозы, внутри ее находился отряд из трехсот хазарских наемников (состав которых каждый год обновлялся), а также предержащая власть – несколько еврейских семей со всей их многочисленной челядью. Все прочее население Саркела гнездилось под сенью могучих стен, и могло быть допущено вовнутрь (частично) только в случае набега печенегов или аланов.

В сравнении с Киевом или даже с Самкушем город Саркел смотрелся изрядным захолустьем, но все-таки это был город, и Хоза Шемарьи, расхаживая по здешнему рынку, преисполнялся большей уверенностью в себе, нежели на диком рыбацком берегу или на утлом челне рыбарей, где с него подчас спрашивали какую-то помощь, связанную с непривычными физическими усилиями. Здесь за все можно было расплачиваться деньгами. А денег у него было очень много.