Русалия

Возможно, больше Ольга желала бы заключения любви с Хазарией, да только опыт и здравый рассудок подсказывали, что евреи – действительные хозяева этой страны – никогда не допустят в своем обществе появления иноплеменников, и вся их стрекотня о всеобщем братстве – паточная небывальщина для невольников. Их вера всегда оставалась внутри этого народа законом тех, кого греки называют аристократами, – то есть, лучших людей народа. Но хотя Закон Мироздания один, взгляд на него отнюдь не одинаков у различных народов. И представления о совершенстве тоже нацело самобытно. Ведь то, что у одного народа признано умом, другие называют подлостью; то, что у тех именуется благоразумием, у этих - стяжательством; там – достоинство, здесь о том же скажут – паразитство. А вот владеющее Византией христианство – сознание куда более податливое, безродное. И потому именно здесь Ольга замыслила искать свою удачу.

Впрочем, все, о чем говорилось в данную минуту, было уже терто-перетерто в разговорах, но сейчас ей представлялось необходимым раздразнить самолюбие мужа с тем, чтобы ему, потерявшему охранительных контроль над собой, исподволь навязать свое произволение. Ольга старалась:

- Вспомни, что было четыре года тому назад.

- Если бы никто не выслушивал жидовскую трепотню, не играл в бирюльки, от них давно бы уже мокрого места не осталось, - кое-как князь пытался страховать свое достоинство, терпящее убыток. – Самкерц мы тогда, между прочим, без потерь взяли.

- Взять-то взяли. Ты – Самкерц. Свенельд – Пересечен.

²³⁴¹И что? Тут же Иосиф послал Песаха с такой ратью исмаильтян и этих диких, печенегов, которым с кем бы ни воевать, лишь бы выгоду иметь, что не только все назад отобрали, так и до самого Киева дошли. Кабы мы не согласились дань им платить, - уж и не знаю, что было бы.

Игорь начинал злобиться:

- Кабы бабушка не бабушка, то была б она дедушкой.

- И, может быть, пора нам греческую веру принять, - продолжала свое Ольга.

- 

Что-о?

- Если ты не хочешь, я и сама могу…

- Я тебе покажу «сама могу»! – Игорь вперил в лицо супружницы пламенный взор. - Еще мне

таковского позора не хватало! Где это видано, чтобы веру отцовскую, будто товар менять.

- Да уж в Киеве сколько людей ее поменяло, - не унималась Ольга. – Да хоть и Свенельд.

- Свенельд, может, за красную рубаху и отца с матерью обменяет. Мне ли на этого огольца

пакостного смотреть? Ты гляди мне: «сама могу»! – он поднялся на ноги. – Для того, наверное, русь кровь свою проливала, чтобы у греческого царя в холопах ходить! Вишь, мирных забав ей захотелось!

Ольга тоже вскочила с лавки.

- Ай! Да что тебе за такая забота: кто там кровь проливал? Тебе ведь детей не рожать! На сына наплевать. Святослав подрастет, - ему тоже идти мечом махать? Хотя что там! Глядишь, его прежде твои потаскухи смертью изведут!

- 

Кто?

- Давеча одна из твоих наложниц, Добрава эта полудикая, ведь в избу к себе его заманила.

Хорошо, я вовремя подоспела. Замешкай минуту, как знать, нашла бы его живым-то? Развел! Уж и дома от твоих блядей деться некуда!

- Что-о? – взревел Игорь и отпустил вздурившей жене увесистую оплеуху.

Взвизгнув, Ольга отлетела в угол горницы, в падении хватаясь за стол и сдергивая с него украшенную золотошвейной каймой переливчато-червонную скатерть вместе с белым подскатертником. Платок смешно съехавший с головы она тут же сорвала, - копна рыжих волос рассыпалась по плечам. Сквозь упавшие на лицо огненные пряди горели ненавистью красные глаза. Ее узкое рябое лицо, искаженное гримасой ожесточения, сделалось вовсе страховидным.

- Ну бей! Ну убей меня! – выплевывая горячие слова, поднялась она с пола, вновь подступила к мужу. – Только вряд ли после этого люди забудут, как ты перед Песахом тогда уничижался.

Еще одна затрещина, крепче прежней, заставила бунтарку вернуться в прежнее положение в углу горницы. Всеконечно, хитроумная женщина вовсе не продумывала всех своих поступков заранее, а смекала ситуацию, скорей, по наитию. И тем не менее некую общую устремленность, начертание образа действий она продолжала держать в своей растрепанной рыжей голове. И поскольку дарованием строить ковы княгиня обладала исключительным, а значит имела представление о великости значения в этом ремесле выдумки и перемены средств, - то на сей раз на смену враждебным броскам пришли тихие слезы. Образ беззащитного ребенка удавался ей хуже, и все же даже в таком исполнении смог тронуть не слишком стойкое сердце Игоря. Он, правда, не снизошел до слюнтяйских оправданий, а только махнул рукой да и вышел вон из горницы.