Русалка

Амелия кивнула и впустила Леви в апартаменты. Она не пригласила его сесть, но со вздохом облегчения наконец стянула шляпку.

Она даже не знала, что её больше раздражает, шляпка или нижняя юбка. Всё было такое колючее и жутко мешало – шляпка подобно шорам на глазах, а юбка словно путы не давала свободно шагать.

Бегать в такой юбке было невозможно, впрочем, Черити объяснила, что благовоспитанным дамам бегать не пристало ни в коем случае.

Амелия положила шляпку на один из многочисленных маленьких столиков и тут же принялась расплетать косы, уложенные узлом на затылке. Она никогда не укладывала волосы при Джеке, и ненавидела эти правила сейчас.

Леви зачарованно наблюдал, как она высвобождала прядь за прядью, очевидно забыв, зачем вообще напросился в гости.

– Мистер Лайман, вы хотели со мной поговорить? – напомнила она.

Он помотал головой и посмотрел на неё прояснившимся взглядом.

– Я хотел бы извиниться за слова Барнума. За намёк на то, что вы, э-э-э… недобропорядочны.

– Он выразился вовсе не так, а обозвал меня проституткой, – возразила Амелия. – И я не понимаю, почему вы должны извиняться за его выходку. Мистер Барнум должен извиниться сам.

– Барнум таких слов не знает, – пробормотал Леви.

– Всё потому, что он никогда не чувствует вины, – ответила Амелия.

– И все же, он вас оскорбил, кто-то должен за это извиниться, даже если вас это не задело, – сказал Леви, потупив глаза.

В этот момент он показался ей совсем юным – маленьким мальчиком, неумело пытающимся исправить чужую ошибку. Амелия почувствовала внезапный прилив нежности к этому человеку, который пытается ей помочь и хочет от неё чего-то такого, о чём никогда не осмелится попросить.

Она подошла и взяла его за руку. Он удивленно поднял глаза, ведь Амелия всегда держала дистанцию.

– Меня это действительно задело, – призналась она. – Я ни разу не видела проституток, пока не попала в этот город, но теперь понимаю, что это значит. Понимаю, что Барнум хотел меня оскорбить, вышел из себя, потому что не смог добиться своего. И я понимаю, что вас это оскорбление тоже задело. Я это говорю не так часто, как следовало бы, но сейчас я вам так благодарна. Спасибо за всё, что вы для меня сделали.

Она заметила, как ему приятны эти слова и как он пытается сдержать порыв закрепить свой успех, добиться чего-то большего.

Она так удивилась внезапно вспыхнувшему в душе ответному влечению, что выпустила его руку, отшатнулась и нервным жестом – что совсем было на неё не похоже – поправила волосы.

Леви откашлялся, как всегда, когда чувствовал себя неловко. Поначалу эта манера её раздражала, но сейчас показалась даже обаятельной. Ещё один тревожный знак. Ни к чему умиляться его дурацким привычкам.

Он долго собирался с ответом на её благодарность, казалось, слова уже были готовы сорваться с языка, но вдруг передумал.

Наконец он сказал:

– Я всегда рад оказать вам любую помощь, миссис Дуглас.

Она для него «миссис Дуглас», когда он боится увидеть в ней Амелию. Потом отвесил лёгкий поклон и вышел.

Амелия глубоко вздохнула и уселась в изящное кресло в гостиной. На какое-то мгновение она ощутила влечение к Леви, но это же невозможно, не так ли? Ведь не могла же она изменить Джеку. Она осталась его женой даже после того, как его поглотило море.

Но он пропал уже очень, очень давно. Так давно, что, пытаясь вспомнить лицо, прикосновение руки, она путает его с Леви, а голоса Джека не может припомнить совсем.

Тут она ощутила всю горечь последствий своего решения. Покинув дом Джека, она оставила там воспоминания о муже, и неважно, что делать дальше, его образ окончательно сотрётся из памяти, останется одно лишь имя, даже если она никогда не полюбит другого.

Полюбить другого? Неужели ей этого хочется? А что будет, если она полюбит Леви?

– Он умрёт, – произнесла она.

Да, умрёт. Он умрёт, а она останется одна на долгие, долгие годы, пока наконец и от него не сохранится в памяти лишь одно имя.

Впрочем, глядишь, до этого и не дойдёт. Она ведь собирается покинуть Нью-Йорк, когда истечёт срок контракта с Барнумом. Тот, конечно, надеется, что она передумает, что он её переубедит, но она уедет. В этом ужасном аквариуме она не пробудет ни единого лишнего часа.

Она уедет, а Леви останется, вряд ли он последует за ней в путешествие по миру, впрочем, даже мысль о путешествии вокруг света уже не казалась столь заманчивой. Куда бы она ни попала, в любом знаменитом городе – в Лондоне, Риме или Париже – окажутся точно такие же люди, как в Нью-Йорке.

А люди ей окончательно опротивели, их запахи и голоса, духота и шум толпы, но больше всего то, что им всем было что-то от неё нужно. Удастся ли остаться незаметной в другом городе, или её опознает какой-нибудь ушлый газетчик?

Она вдруг поняла, что её даже не придётся опознавать. Куда бы ни направлялась, за ней по пятам всегда следовала толпа. Когда она покинет отель, за ней увяжутся до самого порта, и стоит только заикнуться любому пассажиру судна, на новом месте её тут же узнают. Неужели ей суждено быть фиджийской русалкой Барнума, куда бы она ни уехала?