Русская дива

После этого отец не подходил даже к горке, где стояла фарфоровая посуда. Он пристрастился к чтению. У Анны и Аркадия была прекрасная библиотека, вся стена в книгах, и отец — механик по призванию — увлекся научной фантастикой. Циолковский, Азимов, Ефремов, Брэдбери. Когда жажда по спиртному была уже выше его сил, он открывал холодильник и пил «Нарзан», утоляя хотя бы рефлекс поглощения жидкости. Еще через две недели Анна не узнала своего отца — он расправил плечи, помолодел, поднял заносчиво голову и стал с интересом разглядывать из окна прохожих женщин.

Теперь, стоя у распахнутого холодильника, он с иронией сказал дочке:

— Что вы пьете, девушка? Коньяк? Водку? Шампанское?

— Джин с тоником! — приказала Анна.

— Пожалуйста. Двойную?

Отец достал бутылку «Нарзана», открыл пробочником, который лежал наготове на холодильнике, и налил Анне полный стакан минеральной воды.

— И себе тоже! — сказала Анна.

— А как же! — Он налил и себе.

Они чокнулись, выпили. Отец занюхал воду кулаком, как водку. Анна рассмеялась, подошла к книжным полкам, достала с верхней второй том Большой Советской Энциклопедии, полистала и на 82-й странице нашла короткую заметку:

«БАРСКИЙ Дмитрий Игоревич (1903–1937),

сов. композитор, автор «Марша победителей» и др.

Лауреат Сталинской премии».

За эту Сталинскую премию Дмитрий Барский и был, конечно, удостоен двух строк в БСЭ, однако что-то — год смерти Барского, что ли? — задело Анну, зацепило ее внимание. Она сказала:

— Папа, ты знаешь «Марш победителей»?

— Конечно, знаю. А что?

— Спой.

— Зачем?

— Ну, спой, я прошу.

— «Мы — сталинская гвардия, мы конники Кремля…» — начал отец и прервал себя: — А зачем тебе?

— А какие еще песни Барского ты знаешь?

— Ах вот ты зачем! Ну, мы и тогда не очень разбирались, что Барский написал, что Дунаевский, а что Соловьев-Седой. Они все такое писали. А мы пели. — И он снова запел: — «Эх, хорошо в стране советской жить! Эх, хорошо страной любимым быть!»

— Подожди! — перебила Анна. — А кто пел тогда эти песни?

— Да все пели! Я ж тебе говорю — вся страна!

— Нет, я не это имею в виду! Кто их исполнял, какие певцы? Они живы?

— А хрен их знает! Сталин же потом пересажал всех! Козина, Русланову, даже жену Буденного певицу Михайлову!

— Но кто-то остался жив?

— Не знаю. Леонид Кащенко жив, кажется. Я его недавно по радио слышал. А на хрена тебе?

— А Кащенко пел эти песни?

— Конечно! Кащенко был первым певцом тогда! Как Кобзон сегодня! А на хрена тебе?

— Не знаю… — задумчиво сказала Анна. — Еще не знаю…

37

Зачем он сюда приехал? Что он ищет в этих помпезных и пустынных залах Шереметевского дворца, где когда-то были сытые, до икоты, пиры, где Петр резал бороды боярам и, приучая к западной кухне, насильно вливал им в глотки уксус; где между супом и кулебякой он мог прилюдно трахнуть боярыню, отхлестать по щекам дочку своего вице-канцлера Шафирова и дубиной избить писателя Татищева?

Нет и следа тех обильных и грязных столов, уставленных жареными перепелами, соловьиными языками, журавлями с яблоками, фазанами в вине, кабаньими окороками и штофами сибирской водки… И тех породистых длинноногих и узкомордых гончих собак, которые спали на этих вощеных паркетных полах… И тех крепостных музыкантов, которые тут играли в музыкальной гостиной… И тех украшенных атласными лентами и бриллиантовыми подвесками вельмож, бояр и маршалов в жабо и голландских камзолах, которые тут пировали… И тех женщин в пышных кринолинах, тугих корсетах и вшивых париках, с которыми блудила тут эта знать…

Только их подправленные угодливыми живописцами портреты в тяжелых золоченых рамах, да роскошные натюрморты, да профильный лик Петра, косящий бешеным, с красными прожилками, глазом, смотрят со стен. Да начищенная до блеска золотая и серебряная посуда, с которой ели и в которую плевали, чинно расставлена в тяжелых, резных, красного дерева шкафах. Да бархатные камзолы, да золоченые шпаги…

Рубинчик медленно шел из залы в залу, всматривался в висевшие на стенах женские портреты, отыскивая в них сходство с теми русскими женщинами, которых он искал и нашел в России с тех пор, как семнадцать лет назад на берегу древнего Итиля судьба подарила ему чудо первого соития с истинно русской дивой. Он чувствовал себя так, словно принимал прощальный парад этих див и их юных прабабушек, и легкий звон в затылке подтверждал это ощущение. Вот Таня из Якутии… вот стюардесса Наташа… вот Катя из Хабаровска… Марина из Норильска… Господи, а вот тот гэбэшник, который летел с ним из Мирного! Нет, действительно, просто одно лицо! Кто же это? Впрочем, к черту, к черту этих бояр, петровских маршалов и баронов! Он пришел сюда, чтобы встретить ту девушку из очереди за персиками — просто посмотреть на нее, ему ничего от нее не нужно, только увидеть ее. Господи, все эти бабы в париках и кринолинах не стоят и мизинца этой девушки-ребенка! Как она сказала ему? «Простите нас!»