Русская дива

— Рэбэ, — тут же повернулся к нему Кащенко, — ты всегда прав, но когда ты пьян, ты прав не всегда. Это такой же Дунаевский, как я балерина Большого театра. Это, Анечка, еврейский танец «а шэр», из которого Исаак Дунаевский сделал «Марш нахимовцев».

— В таком случае, — сказал Райкин, — все советские марши двадцатых годов вышли из еврейских мелодий.

— А ты знаешь, с чего это началось? — спросил Кащенко и продолжил, не ожидая ответа: — С Монечки Грасса! В восемнадцатом году в штаб Первой Конной армии пришел пятнадцатилетний еврейский мальчик Мойша Грасс. И сказал, что ему нужно видеть командира Семена Буденного. Вы слышите, Анечка?

— Конечно, слышу, Леонид Иосифович! — отозвалась Анна, стараясь вести машину помедленней.

— Ну, его, конечно, не пускают, говорят «пошел отсюда!» А он опять: «Хочу видеть Буденного по важному делу!» А ему опять: «Пошел отсюда, нам не до тебя, у нас всю армию вши заедают!» А он опять: «Хочу видеть товарища Буденного по важному делу!» Ну, пустили его, ладно. Буденный у него спрашивает: «Чего тебе?» А Моня ему: «Я композитор, могу написать для вашей армии такую песню, чтобы ваших бойцов сама в бой вела!» Буденный покрутил ус и говорит: «Ладно, в бой своих солдат я как-нибудь сам поведу. А вот мне нужен марш, чтобы водить этих засранцев в баню мыться. А то не хотят мыться, понимаешь?! Можешь такой марш сочинить?» «Могу!» — говорит Моня, встает, ширяет по сторонам своими еврейскими глазками и вдруг как замарширует на месте да как грянет на мотив фрейлехса:

«Марш вперед!

Их гейн ин бод!Крац мир он ди плейце!Нэйн, нэйнИх вел нит гэйнА дайнк дир фар он эйце!»

«Ну, — говорит ему Буденный, — мелодия мне нравится, боевая мелодия. Но что это значит?» Тут Моня опять шуранул глазками по сторонам и перевел себя с идиш на русский:

«Марш вперед!Иду я в баню!Почеши мне спину!Нет, нет!Не пойду!Лучше я загину!»

Буденному этот марш так понравился, что с тех пор вся Конармия под этот марш в баню ходила, а Мойша Грасс стал первым красным композитором-кавалеристом! Он и его брат Абраша все свои песни писали на мотивы еврейских фрейлехсов!

— И не только они, — заметил Райкин.

— А вы знали композитора Барского? — задала Анна наконец свой главный вопрос и, держа руль левой рукой, сунула правую руку в сумочку.

— Надеюсь, вы не будете курить? — тут же сказал на это остроглазый Райзман.

— Нет, нет, Юлий Яковлевич, — ответила Анна, вытащила руку из сумочки, положила ее на руль.

— Ты слышишь, Аркадий? — усмехнулся тем временем Кащенко. — Мы говорим за Грассов, а девочка спрашивает, знал ли я Митю Барского! А за что Барский получил Сталинскую премию, вы знаете?

— За «Марш победителей»? — полуспросила Анна.

— Вот именно! А от кого Сталин эту песню услышал? Кто был первым исполнителем?

— От вас?

— А знаете, как родилась эта песня? — сказал Кащенко и повернулся к Райзману и Райкину. — Вы тоже не слышали эту майсу? Это же еще та история! В тридцать пятом, Анечка, когда вас, конечно, еще и в проекте не было, так что вы этого помнить не можете, Сталин начал сажать деятелей культуры. Бабеля, Гольберга, Мандельштама и так далее. Ведь кто, Анечка, были тогда деятелями культуры? Восемьдесят процентов — евреи. Но как он их сажал? Он требовал, чтобы в каждом творческом союзе — у композиторов, у писателей — разоблачили врагов народа. А если руководители союзов не выполняли норму по разоблачению, то сами шли в лагеря как пособники врагов. И вот Митя Барский, молодой секретарь Союза композиторов и чуть ли не единственный русский на всю эту еврейскую музыкальную мишпуху, — вы слышите, Анечка?

— Слышу, слышу…

— Да, так вот, Митя Барский, честный парень, из старой дворянской семьи, в жуткой ситуации: нужно кого-то сдавать, иначе сам загремишь! Что он делает? Ничего, пьет! Каждый вечер мы собираемся у него на даче в Пахре, он рвет на себе рубашку, пьет водку и плачет: «Я дворянин, я застрелюсь, я не могу доносы писать!» Ну, ясное дело, НКВД не ждет, чекисты все равно гребут по ночам то того, то другого. И мы понимаем, что не сегодня-завтра его тоже возьмут, потому что от него ни песен, ни доносов! Исаак Дунаевский каждый день новый марш пишет, братья Грасс, Блантер, Соловьев-Седой — все! Все стараются быть на виду, чтобы их не взяли. А этот только пьет и никаких врагов не разоблачает. И песен не пишет. Жена у него, Варя, — красавица, не самая талантливая в мире певица, но с голосом, ты ее помнишь, Юлик?

— Помню, конечно, — отозвался Райзман. — Она же у меня в эпизоде снималась.