Русская дива

Но — нет! Стоя в перекрестии взглядов милиционеров, словно в лучах прожекторов, обнаруживших в небе еще один вражеский самолет, Рубинчик чувствовал, что и ему не до шуток. Прижимая локтем свою папку с документами, он мысленно, уже в который раз за последние дни, пытался определить, достаточно ли убедительно звучит его «легенда» — 23-й пункт анкеты, в которой нужно объяснить, каким образом у вас появились в Израиле столь близкие родственники, что ради объединения с ними вы готовы оставить Родину. Ведь во всех прежних анкетах — в армии, в институте и при поступлении на работу — вы писали: «Родственников за границей не имею». «О, дело в том, товарищ инспектор, что Эсфирь Коэн, израильская тетя моей жены, которая прислала вызов-приглашение, — это дочка нашего двоюродного дедушки, который уехал из России еще до революции. Конечно, если бы он знал, что в России будет революция, советская власть и такая счастливая жизнь, он бы не уехал никогда! Но он не знал, он уехал еще в 1910 году, затерялся в волчьем мире капитализма и умер там от тоски по Родине. А в Израиле у него осталась дочка, и теперь она — старая, одинокая и больная женщина — нашла нас через Красный Крест и засыпает письмами, умоляя приехать и помочь ей дожить ее годы. Будет просто бесчеловечно с нашей стороны, если мы откажем ей в этом. Вот ее письма, смотрите!..»

Чем ближе подходила очередь Рубинчика к заветным дверям ОВИРа, тем сильнее сомневался он в убедительности этой «легенды». Даже письма от «тети Фиры», которые они с Нелей сами сочинили, переслали через эмигрантов в Израиль и получили по почте обратно с подлинным израильским штемпелем, даже эти письма казались ему теперь очевидной липой. Конечно, все знали, что инспекторы ОВИРа и в грош не ценят эти «легенды», письма и сами израильские вызовы. Если КГБ решит вам отказать, то вы не уедете и к родной матери и мотивировка отказа может звучать так же, как и в других случаях: «недостаточная степень родства». И все-таки ваша «легенда» должна выглядеть убедительно, чтобы не давать им дополнительного повода придраться…

Угасая духом по мере приближения к дверям ОВИРа, Рубинчик тревожно листал в уме остальные свои документы и сверял их со своей жизнью. Так, прибыв на тот свет, мы стоим, наверно, в очереди к апостолу Павлу, исполняющему, по слухам, обязанности загробного ОВИРа. Там, в той

очереди, мы, конечно, тоже вспоминаем всю свою жизнь и робко гадаем, какие наши грехи известны небесной канцелярии, а какие прощены или забыты за давностью. Но если Бог может простить или недосмотреть, то КГБ…

У Рубинчика подводило живот, когда он вспоминал о салехардском милицейском протоколе. Где этот протокол? В Салехарде? В Москве? И где тот остролицый, с жестким, как орех, лицом мужик в темно-синем импортном костюме? Кто он, в конце концов?…

— Эй! Спишь, что ли? Твоя очередь! — сказал ему милиционер, стоявший у двери.

Рубинчик — с екнувшим сердцем — шагнул за высокую деревянную дверь и оказался перед лестницей, перегороженной канатом с табличкой «Посторонним вход воспрещен». Справа от этой лестницы был небольшой зал с дверями, украшенными табличками «Визы для дипломатов», «Касса» и «Прием иностранных граждан». Рубинчик свернул туда, но тут же услышал окрик второго милиционера, из внутренней охраны:

— Куда? Налево! Явреям налево!

Рубинчик словно споткнулся: это «Явреям налево!» резануло слух так, будто он увидел себя в кино об Освенциме.

Он свернул налево и попал в небольшой коридор, где двери всех кабинетов были открыты настежь. В этих кабинетах сидели офицеры-инспекторы ОВИРа, одетые в серые кители таможенных войск. Они поодиночке принимали потенциальных эмигрантов и проверяли их документы. А двери своих кабинетов держали открытыми, чтобы, как тут же сообразил Рубинчик, никто из евреев не вздумал совать им взятку.

Из дверей кабинета с табличкой «Инспектор Пирогова А. П.» навстречу Рубинчику выскочил какой-то юный еврей-толстяк в тенниске и неряшливых джинсах и, сияя глазами, сделал победный знак, давая понять, что протолкнул, продвинул свои документы и свою «легенду». И тут же молодая, узколицая и безгрудая инспектор Пирогова в кителе с погонами сержанта таможенной службы молча протянула руку за папкой Рубинчика.

— Здравствуйте, — сказал он, входя в ее кабинет.

Она взяла его папку, открыла, проговорила сухо:

— Садитесь. Так. Рубинчик Иосиф Михайлович. Профессия: истопник. — И вдруг усмехнулась: — Надо же! Еще истопник! — и полукрикнула в кабинет напротив: — Сережа, у меня опять истопник!

— И у меня! — весело откликнулся инспектор из кабинета напротив.

Пирогова хмыкнула, крутанув головой:

— Все евреи стали кочегарами! Если вы уедете, кто же будет зимой страну отапливать?