Русская дива

Закрыв папку, Барский с тревогой посмотрел на секретарей ЦК. Эта «заутреня» апостолов коммунизма хотя и отличалась от тайной вечери Христа помпезностью Георгиевского зала и возрастом самих апостолов, но имела с христовской «вечерей» и внутреннее родство: тут тоже был некто, готовящий гибель вождю. И сейчас этот тайный игрок делал с помощью Барского свой первый ход. Барский поразился, что понял это только теперь, в самом конце своего доклада, который вчера продиктовал ему Андропов. Черт возьми, на бумаге этот доклад выглядел вовсе не так вызывающе, как произнесенный вслух тут, прямо в лицо ареопагу партии. И от страха, что его, как пробную пешку, шеф намеренно подвел под удар брежневской когорты, — от этого страха у Барского мгновенно защемило дыхание.

— Гм… Гхм… — прокашлялся Брежнев и поднял на Барского свое бровастое лицо, обвисшее, как сырое тесто. — Получается как в анекдоте, да? Все уедут, а мы с тобой останемся? А? Или ты тоже уедешь?

Конец, тут же подумал Барский и вдруг ощутил, что он не в силах произнести ни звука. Этот переход от ликования по поводу соучастия в великих кремлевских решениях к мелкому страху поразил его.

— А? — требовательно повторил Брежнев.

Барский знал, что у Андропова припасен для Политбюро главный сюрприз, но видел, что шеф не спешит ему на помощь, и в отчаянии сглотнул слюну. А Суслов вдруг поправил Брежнева:

— В анекдоте, Леонид Ильич, все уезжают, кроме вас и меня.

— О нет! — вдруг живо сказал ему Брежнев. — Я с тобой не останусь. Ты меня зае…шь своим марксизмом-ленинизмом!

«Апостолы» громко расхохотались, даже вечно хмурый Громыко натянуто улыбнулся, хотя Суслову, как идеологу партии, эта шутка явно не понравилась — его желчное лицо язвенника заострилось еще больше, а узкие губки сжались. Но еще громче членов Политбюро смеялись их подобострастные помощники, референты и советники, и Барский облегченно перевел дух — этот смех означал, что кризис миновал, напряжение снято.

Он осторожно обвел глазами партийных вождей и остановил свой взгляд на Кулакове. Из всех членов Политбюро Кулаков единственный не улыбался, а оставался напряженным и по-бычьи, в упор, смотрел на Андропова, явно не понимая его игры. Неужели Андропов решил переметнуться на сторону открытых противников разрешения эмиграции, которых возглавлял он, Кулаков?

Но Андропов, игнорируя Кулакова, с непроницаемым лицом пережидал смех брежневской гвардии.

— Ладно, — повернулся Брежнев к Андропову. — Уел ты меня, Юрий Владимирович, с этими явреями. Уел. Решение, правда, принимали все вмеcте, а как виноват — так Брежнев, да?

Андропов пожал плечами:

— Я, Леонид Ильич, никакой вины ни на кого не возлагаю. Решение о еврейской эмиграции мы действительно принимали все вмеcте, поскольку нефть дает нам валюту, а скважины бурить нечем. И потому формула «евреи за американские бурильные станки» казалась правильной, я делю ответственность со всеми.

— Ты-то делишь. Да партия не делит. На меня все валят, — ворчливо перебил Брежнев. — И что ты теперь предлагаешь? Закрыть эмиграцию перед Олимпийскими играми? Чтобы нам не только Картер, а весь мир бойкот объявил?

— Нет, я этого не говорил, — ответил Андропов и поднял лежавший перед ним документ. — Мы разработали новую программу. Идея проста. Да, мы не можем закрыть эмиграцию или сократить ее — пока.

Но зато мы можем отбить у Запада всякую охоту принимать наших евреев. Как? Очень просто. Если заполнять поток эмигрантов больными, стариками, алкоголиками и криминальными элементами…

— Отличная идея! — тут же воскликнул Устинов, министр обороны, и вполоборота повернулся к своему другу Громыко. — А то арабы все жалуются, что мы пополняем израильскую армию. Но если выпускать одних алкоголиков и больных, а?

— И преступников! — оживился Кириленко, еще один друг Брежнева, толстенький и гладенький, как спелый помидор. — Да! Очистить страну! Выслать всех преступников с евреями на Запад! До Олимпиады!

— Ну, до Олимпиады не получится, — усмехнулся Щелоков, министр внутренних дел. — Если мы в месяц выпускаем только по две тысячи человек, а у нас на учете жулья и бандитов два миллиона…

— А кто сказал, что мы должны подлаживаться под американские квоты? — вдруг хитро спросил Черненко. — Они впускают в год тридцать тысяч евреев, а мы выпустим сразу сто тысяч — бандитов, я имею в виду? А?

— Молодец, Костя! Правильно! — встрепенулся Брежнев.

— Но бандиты же не евреи, — заметил Щелоков.

Брежнев живо повернулся к нему:

— Ты уверен? Разве у них не может быть еврейской родни в Израиле? А? Если поглыбже поискать, поглыбже? Ты понял?

— Это здоровая идея, Леонид Ильич, — веско сказал Устинов. — Таким способом мы и тюрьмы разгрузим от дармоедов, и Западу пилюлю подкинем! Особенно израильской армии! Психами, алкашами…

— Да, это хорошо… — задумчиво, словно размышляя вслух, высказался и Суслов. — Это устроит наших арабских друзей…