— Позвольте все-таки зачитать хоть один абзац, — сказал Андропов, усмехнувшись им, как расшумевшимся детям. И прочел из своей программы: — «Заполнение эмиграционного потока пенсионерами, криминальными элементами и больными вынудит американский конгресс сократить квоты на еврейскую эмиграцию и отменить поправку Джексона-Вэника, что позволит нам безболезненно закрыть эту эмиграцию через два года, сразу после Московской Олимпиады…»
И удивленно поднял глаза от текста: Политбюро — все, кроме Кулакова, — весело аплодировали.
— Да мы им такого дерьма подсыплем — они нам еще заплатят, чтобы мы эту эмиграцию закрыли! — выразил Кириленко общую мысль.
Барский смотрел на них — помолодевших от оживления и блестевших воодушевленными глазами.
— Они там думают, шо все жиды — сплошные Ландау, Моше Даяны и Рихтеры! — улыбался Черненко. — А мы им заместо Рихтеров — алкашей и старух, а?
— Рихтер не еврей, — заметил от стены Сергей Игунов, советник и главный эксперт ЦК по сионизму.
— Не важно! — отмахнулся Щелоков.
— Будем голосовать? — спросил Суслов. — Кто за это предложение?
— Да шо тут голосовать? — сказал Брежнев и приказал стенографисту: — Пиши: принято единогласно!
— Постойте, у меня не все, — вмешался Андропов. И прочел дальше из своей программы: — «Вместе с тем, учитывая опасное влияние фактора еврейской эмиграции на остальные слои нашего общества, Политбюро предлагает Комитету госбезопасности разработать комплексную программу сдерживания потенциальных эмигрантов, в том числе систему отказов тем лицам, чьи профессии представляют интерес для наших противников…»
— Да это и ежу ясно! — устало перебил Брежнев, разом теряя свою на минуту вспыхнувшую живость.
— Уж с этим вы справитесь, — покровительственно заметил и Черненко и с благосклонностью посмотрел на Барского. — Верно?
— Так точно! — ответил Барский, ликуя в душе и изумляясь, как замечательно все обернулось.
Господи, думал он, удерживая губы от улыбки, Андропов — умница, гений, они с его руки все съели, даже не читая! И про вчерашнюю демонстрацию тут же забыли! А ведь по новой
— Вот что, — вдруг сказал Федор Кулаков, про которого все как-то забыли в ходе веселья и оживления. — Я тут сижу и думаю: до каких пор мы будем этой херней заниматься? Я имею в виду: в еврейском дерьме копаться — кто из них больной, а кто Ландау? Что это вообще за политика такая, если даже КГБ признает, что разрешение еврейской эмиграции было ошибкой и только показало пример всяким трясунам, чучмекам и татарам? А?
В колкой тишине, которая разом воцарилась при этих словах во всем Георгиевском зале, Кулаков рывком оттянул узел галстука у себя на шее, словно освобождаясь от сдерживающих рамок. Барский невольно обратил внимание на его бычью шею и грудь. Было очевидно, что Кулаков все-таки допер, как лихо обвел его Андропов. Решением
— Я считаю: дело не в картеровской блокаде! Начхать на нее! Китайцы живут в изоляции и в ус не дуют! И еще сто лет будут жить! Но если из-за этой жидовской эмиграции начинается разложение страны, то просто немыслимо продолжать
Барский замер от такого открытого выпада Кулакова против Брежнева. Но самым интересным был тут уже не Кулаков, а те, к кому Кулаков обратился за поддержкой. Их лица превратились в гипсовые маски, словно они не слышали ни единого слова, произнесенного их лидером. И Барский понял, что произошло на его глазах.
Барский посмотрел на своего шефа.
Ни тени торжества на лице, ни даже удовлетворенной улыбки. Андропов сидел под копьем Георгия Победоносца, пронзившим дракона, с той же отстраненной пустотой в светлых глазах, с какой он в самом начале заседания глянул на Кулакова.
«Так вот кого он сегодня подставил — не меня, а Кулакова!» — облегченно подумал Барский.