Русская фэнтези 2011

Да, была она вынослива — не зря с отцом перетаскала тысячи мешков с мукой, — но от легчайшего доспеха пот по ней хлестал ручьями, так что задыхалась и падала еще до того, как ее тренировочной палкой поперек спины вытянут. Да, была ловка — но чутья бойцовского не было у ней напрочь, и откуда ждать удара, чтоб уклониться вовремя, она никогда не умела предугадать. А уж как меч в руки взяла — тут и вспомнились всем ее собственные слова про мотыгу, да как грянул хохот, так и гремел, не смолкая, долго-предолго. Один Дойлак не улыбался, смотрел на треклятую девку, набычившись, и желваки по скулам гонял. Разве ж сделаешь воина из этой тупой коровы? Да, в отличие от всех известных Дойлаку девок, она в состоянии поднять меч и удержать его — так что толку, если она скорее себе самой ногу оттяпает, чем к цели приблизится хоть на сажень? Безнадега! Будь у Дойлака годик, лучше два, он, может, научил бы бестолковую девку хотя бы нормально отражать удары и защищаться. Но она-то не обороняться была призвана — нападать. Найти, заманить и убить дракона, самого опасного в известном мире врага, какой только может повстречаться на пути рыцаря. Тут не то что руки — голова опускается, так и предчувствуя, что вот-вот запляшет по полу, скатившись с плеч долой. Ибо новой ошибки светлый князь уж точно не простит…

Промаялись так неделю. Джаредина уставала, но не жаловалась, только разок или два немножко поплакала в отведенной ей тесной комнатке, и то больше от обиды, чем от горя. Не она набивалась в рыцари, и тем паче — в драконоборицы. Так за что же все это ей?

Но на вторую неделю одному из рыцарей, помогавших Дойлаку в обучении нерадивой девки, снизошло озарение. Пусть, сказал, бросит меч, все равно не будет толку — а пусть-ка лучше попробует добрый лук. Ведь можно же дракона сразить стрелой с золотым наконечником? Вот и попробуем…

Дойлак не особенно этой мыслью вдохновился, а Джаредина невольно воспряла. Лет двенадцать назад, когда была она еще сопливой босячкой, был у нее дядька Шор — материн брат. В семье он считался за паршивую овцу и безнадежную бестолочь, а все оттого, что к двадцати годам так и не выбрал себе ни девицы по нраву, ни занятия по нутру. Только и было у него интереса, что взять на рассвете тисовый лук, собственноручно натянутый, и уйти до вечера в лес. И добро бы еще зайцев и перепелок к господскому столу настрелять — так нет! Вбил себе в голову блажь, что всякая тварь живая под теми же богами ходит, что и человек, и негоже у нее жизнь зазря отнимать. Он и мяса-то не ел, даже в праздники, все на бобах да тыкве перебивался. И вот пойдет он в лес и примется стрелять по пням. Всегда только по мертвым пням, оставшимся от вырубленной поляны — никогда по живому дереву стрелу не пустит. Или вот по камням стрелял тоже. По утоптанной проезжей дороге, засев на дереве далеко в лесу, через луг. Меткость глаза и твердость руки оттачивал — а для чего, для кого? Никому не ясно было. Одна Джаредина его любила и, когда батюшка отпускал и у матушки дел по дому для нее не находилось, уходила с дядькой в лес. И там он давал ей иногда свой лук пострелять, учил, как руку класть, чтоб не дрожала, как глаз щурить, чтоб не подвел. И крепко-накрепко заказывал — никогда не стрелять по живому…

Где теперь тот дядька? Нет его — сгинул без следа, когда Джаредине едва десять годков минуло. Может, на разбойничье укрытие в лесу ненароком набрел, а может, лесные феи утащили да защекотали до смерти — мало ли что. Никто по нему особо не горевал, да и Джаредина недолго горевала — детская память коротка. А тело помнит дольше, и когда легла рука ее на туго звенящую тетиву, разом все дядькины заветы вспомнились. Как и то, что по живому не стрелять… Да только раскрашенная мишень на другой стороне тренировочного загона была не живая, а мертвая деревяшка. Пустила Джаредина стрелу недрогнувшей рукой. И самую только малость промазала мимо намалеванного в центре красного кружка.

— И-эх! — крякнул тот рыцарь, что предложил попробовать лук. Остальные наблюдавшие радостно загикали. И только Дойлак ни звука не издал, только протянул ей новую стрелу.

С тех пор учение пошло споро. И не только потому, что Дойлак изо всех сил старался к сроку поспеть, сделать из сельской рохли какого-никакого воина. Но и потому еще, что теперь чуть не каждый день приходили из разных краев вести о драконе. То тут он появлялся, то там — поля не жег, но скотину воровал самым бесстыжим образом, до полусмерти пугая детишек и баб, да и на мужиков наводя страху. А на исходе месяца, отпущенного князем Дойлаку, пришла и вовсе дурная весть. В дальней деревне, что на самом краю Семи Долин, дракон украл девицу, пошедшую в лес по грибы, и нашли ее лишь на третий день растерзанной и голой. Тут-то загудел народ, зашумел, и просьбы, сыпавшиеся отовсюду на князя Григаля, обратились требованиями. Сделай что-нибудь, светлый князь, а не то ведь мы сами за вилы возьмемся, и будь что будет!