Русская идея от Николая I до Путина. Книга IV. 2000-2016

Что ж удивительного в том, что с каждым новым возрождением «сильной руки», будь то при Александре III, при Сталине или при Путине, неизменно находились тучи экспертов — философов, правоведов, историков, в наши дни и культурологов, — снова и снова пытавшихся утвердить в массовом сознании этот порожденный Карамзиным страх? Такой, мол, народ, от века привыкший к кнуту и самовластью.

Усилия их, увы, увенчались, как мы знаем, по крайней мере, частичным успехом. В полуграмотных массах, о Карамзине большей частью и не слыхавших, отказ от самовластья и по сию пору ассоциируется со «смутой», а торжество его с «порядком», в наши дни — со «стабильностью». Такова власть идей.

Ключевский, понятно, не мог знать ни о Феврале 1917-го, ни о 1990-х. Ему было довольно и того разочарования в либеральных (не говоря уже о консервативных) элитах, что наступило после Великой реформы 1860-х. Интуиция великого историка, та самая мудрость, о которой слышали мы от Чаргоффа, подсказала ему, что так оно в России и будет, покуда тезис Карамзина не опровергнут. Кто, если не он, мог в тогдашней Москве взяться за это, казалось, неподъемное дело? И он взялся. Бросил вызов небожителю.

Вызов Ключевского

Логика его проста. Достаточно было спросить, что помешало абсолютным монархиям средневековой Европы выродиться в автократии (по-русски, в самодержавие)? Народ ведь и там привык к самовластью, а вот не утвердилось оно в Европе. Почему? Короткий ответ: аристократия помешала. Она оказалась непреодолимым ограничением произвола власти, всегда и везде стремившейся, как компас к Северу, к неограниченности, к диктатуре.

Сформулировал это в своем знаменитом афоризме, который Екатерина так любила повторять. Монтескье: «Там, где нет аристократии, нет и монархии. Там деспот». Конечно, наследственная аристократия — лишь латентное

ограничение власти, как я назвал его в трилогии, то есть нигде, кроме Англии с ее Великой хартией и Венгрии с «Золотой буллой» XIII века, юридически не зафиксированное, но исправно, тем не менее, работавшее на протяжении столетий.

Вот его, по сути, и противопоставил Ключевский тезису Карамзина. Нет, доказал он с документами в руках. НЕ СОЗДАЛО Россию самодержавие. И НЕ ГИБЛА она без «прелестей кнута». На протяжении столетий была в ней такая же наследственная аристократия и так же. как в Европе, она реально ограничивала власть.

Оформилось это ограничение в институте Боярской думы. Говоря словами Ключевского, выглядело его открытие так: «Не было политического законодательства, которое определяло бы границы верховной власти, но был правительственный класс с аристократической организацией, которую признавала сама власть». И этот «правительственный класс» не только ограничивал верховную власть, он законодательствовал вместе с ней, был в лице Думы, по выражению С. Ф. Платонова, «правоохранительным и правообразовательным учреждением». То есть Дума была «конституционным

учреждением с обширным политическим влиянием, но без конституционной хартии» («латентным», на моем языке).

Вот и все. Немного, на первый взгляд. Но из этого следовало, что самодержавие на Руси — феномен сравнительно недавний. Что, несмотря на ламентации сегодняшних либералов о «тысячелетнем рабстве», впервые появилось оно на политической сцене лишь в 1560-е. Появилось в результате грандиозного государственного переворота, в результате тотального террора и разрушения исконного строя российской государственности.

Я понимаю, что трудно было бы поверить в саму возможность столь внезапного и радикального поворота в исторических судьбах страны, когда б то же самое не произошло с Россией в 1917-м. Ключевский, естественно, не мог этого знать. Но мы-то знаем.

Так или иначе, большую часть своего исторического времени Россия провела, согласно Ключевскому, без самодержавия.

Случались за это время на Руси «смуты»? Больше чем достаточно. Но справлялась с ними страна, оказывается, без самовластья. И нет, стало быть, для страха, порожденного тезисом Карамзина, оснований.

Теперь, надеюсь, понятно, почему центральным событием первого тома моей «России и Европы» стала «самодержавная революция» Ивана Грозного, та самая, что разрушила исконный на Руси государственный порядок. Ей многое удалось, этой первой в России самодержавной революции. Крестьянство было порабощено. Возродившаяся после революции аристократия оказалась рабовладельческой и, следовательно, зависимой от власти. Страна была отрезана от Европы православным фундаментализмом. Русь превратилась в «испорченную Европу».

Но историческое воспоминание о Европейской России, раскопанное Ключевским, в стране странным образом не умирало. Иначе зачем потребовались бы еще две самодержавных революции — при Николае I в XIX веке и при Сталине в XX? Не затем ли, чтобы снова и снова попытаться задушить это историческое воспоминание, лежащее в основе русской государственности?

«Нападение»