Русская канарейка. Блудный сын

Он постарел, думал Шаули, как-то стремительно сдал за последние месяцы. И конечно, ему уже пора высаживать кактусы в своей знаменитой оранжерее. Вот что важно: почувствовать, когда ты устал, и не ждать той минуты, когда тебя попросят выйти на ближайшей остановке. Когда тебя сопроводят в мусорную корзину.

– Знаешь, а ведь ты прав! – Натан будто бы очнулся и перевел на Шаули такой проницательный и настойчивый взгляд, что тот внутренне напрягся – уж не прочитал ли Натан его мыслей. – Ты прав: съезжу-ка я завтра к Заре, посоветуюсь. У нее ведь и в самом деле богатейшая родня во Франции, в Австрии. Кто-то там из племянников по дипломатической линии… А ты тоже: проветри кое-какие свои знакомства. Глянь, кто сейчас в силе из наших мусульман. И еще: я понимаю, что с Леопольдом у тебя крайне деликатные отношения, понимаю всю сложность твоей ситуации, но… – Он положил обе руки на стол, и стало заметно, как подрагивают его пальцы, как подозрительно блеснули глаза из-под тяжелых век. – Было бы здорово, если б французы взяли Кенаря на себя. Видишь ли, сынок…

Он помедлил и со спокойной горечью подытожил:

– Мне кажется, в этом деле мы с тобой остались совсем одни.

3

Они были не одни.

Второй месяц Айя металась по Европе в попытках достучаться, доползти, доцарапаться хотя бы до намека – с той минуты, когда осознала, что Леон не умер, а просто… исчез.

Миновали первые безумные дни, когда она пересаживалась с самолета на самолет, часами болтаясь в белесых небесах, приникнув к иллюминатору, прожигаемому солнцем или заливаемому потоками дождя, будто гналась за Леоном на самой высокой скорости, какую только можно развить; будто надеялась настигнуть и вытащить его, увязшего в мертвенной ледяной трясине.

В Вене, стравив очередной гостиничный завтрак, она наконец задумалась, нашла по Интернету ближайший кабинет женского врача и, пробыв там десять минут, вышла другим человеком. С таким выражением лица покидают кабинет адвоката, огласившего завещание; так выглядит человек, минуту назад узнавший о полученном наследстве – хлопотном, трудном… прекрасном! Ей и оставили наследство.

В тот самый миг, когда в движении губ немолодого и утомленного гинеколога (будто на прием он явился после ночной смены в клинике) Айя разобрала количество недель (vier Wochen[19], моя дорогая фрау), в самой глубине ее существа был остановлен заполошный бег, прекращена истерика, задавлен страх. И воскресшая надежда, проклюнувшись, стала расти вровень с крошечным ростком в ее утробе: будто новая общая их жизнь решительно и безоговорочно отменила смерть Леона.

– Вам надо нормально питаться, – сказал врач. – Судя по бледности, у вас низкий гемоглобин. И весу чуть-чуть набрать не помешало бы…

Она вошла в ближайшее кафе, заказала рыбу и салат и все деловито съела до последней крошки. Ужасно хотелось кофе, но она опомнилась и торжественно попросила травяного чаю. Прижала к напряженному животу ладонь, тихонько сказала:

– Слушай, ты… Сиди-ка ты тихо, ладно? И жри побольше. Нам нужно чуть-чуть набрать весу…

Вернувшись в отель, собралась, расплатилась чудесной карточкой Леона, которая никак не скудела, и, купив билет до Генуи, бесстрашно прибыла в Рапалло, где немедленно пошла на приступ полиции.

Кое-чему она все же у Леона выучилась: легенда была слабенькой, но вполне съедобной.

Тогда-то и тогда-то она путешествовала здесь с возлюбленным, который в один ужасный день (двадцать третьего апреля, если быть совсем точной) от нее сбежал. Испарился. То есть она уверена, что этот мерзавец сбежал, но, услыхав в аэропорту неприятный рассказ одного туриста об утопленнике, которого прибило к берегу, хочет теперь удостовериться и определиться: проклинать ей изменщика или оплакивать безвременно ушедшего.

Карабинеры все были очень живые, галантные и даже веселые – одним словом, итальянцы. Делали комплименты, ахали, подмигивали, ободряли, заранее соболезновали. Гоняли ее из кабинета в кабинет, предлагали кофе, щелкали клавишами, качали головами… Она была терпелива и скорбна. В одном из кабинетов наконец повезло.

Да, синьорина: если вашего возлюбленного звали Гюнтер Бонке, то… примите, так сказать, наши…

– Как?! – спросила она побелевшими губами.

– Впрочем, вряд ли: он ведь не был туристом, здесь жила семья его отца… минутку… вот: отца, Фридриха Бонке, который, в свою очередь… – Тут в комнату заглянул еще один полицейский, и тот, что занимался запросом Айи, окликнул его, откинулся в кресле, чуть крутнулся туда-сюда и сказал: – Бруно, помнишь жуткую историю в апреле, когда отец того утопленника ехал на опознание и вместе с женой сверзился в автомобиле со скалы?

– Жуть! – Бруно закатил глаза и исчез за дверью.

– Вот… – развел руками полицейский. – А других утопленников у нас в апреле не было: не сезон. Боюсь, этот… э-э… – он сверился с компьютером, – …Гюнтер Бонке никак не мог быть вашим… э-э… партнером.