Русская литература XIX века. 1801-1850: учебное пособие

Повесть «Шинель» была написана за границей в то же самое время, что и первый том «Мёртвых душ». Её главный герой – бедный чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин. Центральная, на первый взгляд, мысль повести становится очевидной на первых же страницах. Сослуживцы Акакия Акакиевича по департаменту любили подшучивать над ним: сыпали на его голову бумажки, говоря, что снег идёт; рассказывали про него всякие истории, будто его хозяйка, семидесятилетняя старуха, бьёт его, спрашивали, когда будет их свадьба. Но как бы далеко ни заходили эти «шутки», никогда и ни одного слова не произнес Акакий Акакиевич. «Только если уж слишком была невыносима шутка… он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И что-то странное заключалось в словах и в голосе, каким они были произнесены. В нём слышалось что-то такое, преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился как будто пронзённый, и с тех пор как будто всё переменилось перед ним и показалось в другом виде… И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкой на лбу, с своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И в этих проникающих словах звенели другие слова: “Я брат твой”».

Вслед за Пушкиным Гоголь пишет о «маленьком человеке», призывая к сочувствию и состраданию к нему. Затем появятся «Бедные люди» Достоевского – гуманистическая линия русской литературы обозначается с предельной ясностью. Но вот что необычно. В других «Петербургских повестях» подобного рода умозаключения являются в конце произведения как развязка или эпилог произведения. В «Шинели» ими рассказ только начинается. Почему?

У Акакия Акакиевича совершенно износилась шинель: «Есть в Петербурге сильный враг всех получающих четыреста рублей в год жалованья или около того. Враг этот не кто другой, как наш северный мороз, хотя, впрочем, и говорят, что он очень здоров». Башмачкин отправился к своему постоянному портному Петровичу. Но на этот раз тот категорически отказался от ремонта, ссылаясь на совершенную ветхость материала: «Нет, нельзя поправить: худой гардероб!» Стоимость новой шинели буквально убила заказчика, но делать было нечего: «…он совершенно приучился голодать по вечерам, но зато он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели. С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, – и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу. Он сделался как-то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель».

Когда шинель была сшита, сослуживцы поздравили Акакия Акакиевича и решили вспрыснуть это событие. Один из них пригласил всех к себе на чай: «Этот весь день был для Акакия Акакиевича точно самый большой торжественный праздник». Но вечером произошла катастрофа. На улице Башмачкин был ограблен. «А ведь шинель-то моя!» – кричал один из грабителей. Исчерпав все первые доступные средства вернуть шинель, Акакий Акакиевич решился идти к значительному лицу. Но визит окончился печально. Генерал грубо выставил его на улицу, даже не потрудившись понять, чего хотел проситель. Простудился Башмачкин и умер: «…и Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нём его и никогда не было».

Значительное лицо вскоре попало в переделку. Возвращаясь из театра, он вдруг почувствовал, что его кто-то крепко ухватил за воротник. В ужасе он узнал Акакия Акакиевича: «А! Так вот ты наконец! наконец я тебя того, поймал за воротник! Твоей-то шинели мне и нужно! Не похлопотал о моей, да еще распёк – отдавай же теперь свою!» Бедное значительное лицо

чуть не умер».

После этого чиновник-мертвец, немало напугавший петербургских обывателей, перестал являться на улицах столицы.

Мысль, что каждое человеческое существо – «наш брат», была для христианского мировоззрения Гоголя аксиомой, и он напомнил о ней в начале повести. Но вот каждый ли человек достоин своего высокого звания? Каждый ли помнит, «что он вовсе не материальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства. Покуда он хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью небесного гражданина, до тех пор не придет в порядок и земное гражданство».