Русская ось колеса Сансары

Танцовщица все больше становилось стриптизершей. Воображаемым шестом стал Леша. Она извивалась прихотливыми движениями вокруг него, не касаясь и с улыбкой ускользая от поползновений ухватить Жар-Птицу. Вдруг девушка выскользнула из халатика, как словно вынырнула полуобнаженная из морских пучин.

Все ахнули. Леша остолбенел. Перед ним, в пределах досягаемости руками, билась и трепыхалась серебристая фея. Правда, сугубо интимные места прикрывала тончайшая ткань с крупными золотыми звездами, разлетевшимися по телу и точно зацепившимся за высокую грудь, за плечи и бедра. Оттого блеск ее тела сливался с блеском раззолоченных звезд на легчайшей материи, облегающей пеленой и туманом превосходное тело. Впрочем, дресс-код следует держать и на хмельном корпоративе.

Братья санитары кинули растерявшей верхнюю одежду медсестричке антуражный электрод, которым предполагалась замкнуть в единое целое две половины успеха – знания и опыт. Гламурная медработница, эквилибрируя электродом, более похожим на здоровенный остро отточенный карандаш, продолжала свой сногсшибательный танец. И, точно увлажнившись от обильно выступившей слюны восхищенных мужчин, вдруг разом оборвала танец.

Быстрым шагом гейши переместилась за спину Аеши. И с размаха воткнула картонный электрод в мягкое седалищное место. Леша взвыл. В этот момент по сигналу Леры свет притушили, и серебристый куб вдруг с грохотом раскрылся – как по мановению фокусника превратился в залповый фейерверк. Снопы разноцветных искр, словно грянувший летний грозовой дождь, затопили сцену и зал. Шум восторга. Хлопки шампанского. Поздравления. Развевающееся знамя «Единой России».

Было дано ровно пять залпов – пять лет успешной работы и полноценной жизни, как ни странно.

9. Легким росчерком пера

Утро выдалось угнетающе серым и промозглым. В сравнении со вчерашним юбилейным вечером, когда гремела музыка, вспыхивал фейерверк, откупорены и большей частью опорожнены сотни бутылок с вином, водкой и шампанским, и пробужденные для радости работники, сбросив оцепенение будничных дней, дали волю ногам и рукам, шальному сердцу, истосковавшемуся по яркому веселью, – утро было подчеркнуто-безжалостным. Оно возвращало к тем самым дням, где главенствовала напряженная работа и бездна житейских проблем.

От праздника требовался такой же отдых, как и от работы. Но не для Леры. Пробудившись рано, она сидела у зеркала, пристально поглядывала в отполированное серебро, сверяя мысли и пробуя разглядеть силуэт неведомой субстанции, что наполняла смыслом ее жизнь – но видела всего лишь себя, обнаженную, с слегка утомленным лицом, из которого уходили краски пленительного сна, перебитого, впрочем, странной лихорадочной мыслью. Как предостережение: то самое, что снова и снова пыталось уберечь ее от первого шага к самоуничтожению.

Или уничтожения в себе той самости, которая абсурдна, которая ни в какую не вяжется с установленным раскладом реальности. Психологию страха Лера прекрасно знала – это был не страх, это было предчувствие чего-то нового. Чего? Она оглянулась: Вася крепко спал. Смешной простодушный взрослый мальчик. Ей показалось, что в комнате есть кто-то еще. Она прошептала молитву-заклинание своего духа, который вел ее по границе двух миров – и ощутила, как встрепенулся воздух чуть поодаль. Значит, это был не он: это не ее правитель тьмы. Он приходит не так.

В комнате было что-то другое, что навеяно сном Василия. Не та ли незнакомка, которая встает незримой преградой перед ней?.. И не дает завладеть до конца. Ведь вся интрига в том, что не хватает порой человеческого материала для больших и великих дел. Даже у такого прозрачного и управляемого Васи всплывают из глубин подсознания, из сокровенных хранилищ души какие-то неосязаемые твердыни, которыми она пока не в силах управлять.

Нечто вроде материнской любви затеплилось в ее холодном и насмешливом сердце. Он для нее – неразумный крупногабаритный малыш, которого забыли научить главному в реальной жизни. Той жизни, что сложилась, где хочется быть успешным. Она лучше знает, как это сделать. Он же может работать и работать из-за одной своей врожденной тяги к добросовестному труду и какого-то идеального представления о назначении человека. Этой-то чистотой и высотой стремлений он ей был дорог и страшно необходим для ее эксперимента жизни. Странно, но этого душевного склада она принять не могла, словно была на другом полюсе. Была частица той силы, которая, желая сделать зло, получает добрые всходы, – не наоборот, когда «благими намерениями вымощена дорога в Ад».

Правда, ее линия подтягивания к реальным высотам современной жизни очень жесткая… Сможет ли он не дрогнуть? Пойти прямо, не принимая в расчет, чем придется пожертвовать. Ну, ей-то уж точно эти размышления побоку: нет, так нет, не сможет один – сделает другой…