Русская рулетка

Чтобы капризный букет не увял раньше времени, Костюрин вёз его в город в крынке, прижимал к себе, чтобы из глиняной посудины наружу не выплеснулась вода, по дороге сдувал соринки — очень уж красивы были цветы. Костюрину они казались живыми существами, всё понимающими, только не способными говорить.

Тут Костюрин невольно подумал о пограничных собаках. Про них тоже говорят, что они всё понимают, только ничего сказать не могут, человеческой речи ещё не обучились. Пограничных собак Костюрин считал наивысшими существами из всего животного мира, и сравнение с ними было в его понимании штукой весьма похвальной. Костюрин подносил букет к лицу, втягивал ноздрями тонкий сладковатый дух и улыбался блаженно, улыбку он никак не мог сдержать, знал: Аня будет колокольчикам очень рада.

Они договорились встретиться у решётки Летнего сада, справа от входа, метрах в двадцати примерно. Костюрин пришёл раньше времени. Цветы он вытащил из крынки, завернул в газету, сверху сбрызнул водой, чтобы колокольчики не засохли, низ газеты перехватил суровой ниткой — очень даже неплохо получилось. Костюрин не выдержал, снова растянул губы в улыбке.

Улыбка у него в последнее время всё чаще и чаще начала появляться беспричинно. Костюрин ловил себя на этом, сгонял улыбку с лица, но ничего поделать с собой не мог — через несколько мгновений глупая улыбка появлялась на его физиономии вновь. Поначалу Костюрин ругал себя за это, а потом перестал — наверное, так ведёт себя всякий влюблённый человек.

Он простоял у решётки Летнего сада полчаса и озабоченно посмотрел на часы; Ани что-то не было… Обычно она не опаздывала, не имела такой буржуйской привычки, а тут, как говорят, на старуху напала проруха или как там правильно будет?

Как правильно будет, Костюрин не знал и вновь безмятежно и глупо улыбнулся, ему очень хотелось увидеть Аню, и он понимал — скоро её увидит. Обязательно увидит.

Но Аня не пришла ни через сорок минут, ни через час, ни через полтора часа. Колокольчики, так удачно завёрнутые в мокрую газету и долго державшиеся, начали увядать — прямо на глазах делались пожухлыми, сморщенными, они теряли свою яркость и превращались в обычные неказистые цветики, лишались своей привлекательности. Лепестки на вялых зелёных ножках, и не более того. Костюрин подул на букет, будто рассчитывал оживить его тёплым дыханием, но нет, всё тщетно. Где Аня?

Снова глянул на часы — в последний раз, — и неожиданно сорвавшись с места, бегом понёсся прочь от Летнего сада… Он понял: с Аней что-то произошло. Но что, что могло произойти? Неужели напали какие-то петроградские гопстопники, ханурики, перьевщики? Костюрин с хрипом выдавил что-то из себя и лапнул рукой кобуру нагана:

— Застрелю!

Где искать Аню, где? Конечно же, в театре. Может, она забыла, что они договорились встретиться сегодня у решётки Летнего сада? Или, может, главный человек в их театре… как его величают? — а, режиссёр! — может, режиссёр выдал ей какое-нибудь срочное задание, и она не смогла уйти? Точно! Именно это случилось и ей пришлось остаться на работе, как только он об этом не подумал! Лицо Костюрина вновь осветилось улыбкой, день сделался светлее.

В театр он влетел на большой скорости, с шумом, как паровоз. В дверях не задержался, затопал громко сапогами, следуя дальше.

— Эй, командир, стой! — набравши побольше воздуха в слабую грудь, выпалила бабка Марфа Марфовна.

Костюрин окрик услышал, поспешно притормозил.

— Я к Ане Завьяловой, вы же знаете меня!

— Нету Ани Завьяловой, — скорбно поджала губы бабка.

— Как так? — ошеломлённо приподнялся на ногах Костюрин, словно хотел прыгнуть вверх, к потолку, вцепиться в рожки старой бронзовой люстры. — Не понял я что-то.

— Увели Аню, — губы Марфы Марфовны задрожали.

— Кто увёл? Зачем? — Костюрин почувствовал, что у него самого, как у бабки, также начинают дрожать губы.

— Пришли двое, в фуражках из сапожного материала, ухватили Аню под руки и увели.

— Когда это было?

— Часа два назад.

— А бумаги какие-нибудь они предъявили? Мандаты, удостоверения?

Марфа Марфовна медленно покачала головой.

— Один был очень обходительный и это самое…

Костюрин почувствовал, как у него зашлось сердце — раньше никогда не ныло, а сейчас заныло, значит, есть в нём сердце, как у всякого другого человека. Напрасно он считал, что здоров как бык и сердца у него нет.

— Чего это самое, бабунь?

— Важный, — закончила фразу бабка.

— Откуда они были, не назвались?

— Ясно-ть, откуда. Оттуда, — Марфа Марфовна подняла кверху испуганные глаза.

— Чекисты, что ль?

Бабка не ответила, лишь подтверждающе кивнула и закрыла глаза. Ей, кажется, никого не хотелось ни видеть, ни слышать — никого и ничего. Костюрин растерянно глянул на букет колокольчиков, поднёс его к лицу. Смятый, увядший, букет продолжал сладко пахнуть, ну будто на лугу цвёл, среди других трав и растений, очень свежий был у колокольчиков запах. Боль в сердце усилилась, словно бы по нему кто-то полоснул ножом, к горлу подкатила тоска, закупорила его. Костюрин закашлялся. Кашлял долго, мучительно, обмокрив себе кулак.

Потом отдал старухе букет.