Захаркина уволили в октябре, формально - за тот самый потекший монитор в кране, этот выговор стал третьим за одну-единственную профсоюзную осень. Как раз перед этим он устроил очередной аттракцион - месяц прожил на начисленные 3 182 рубля зарплаты, в поликлинике зафиксировали истощение. Чтобы зачитать приказ, Захаркина заперли в отделе кадров. Он бил в дверь ногами и цитировал Декларацию прав человека вкупе с Конституцией, - выпустили. "Но преступление - насильственное удержание в течение 16 минут - успело свершиться!" - сообщил Захаркин корреспондентам. Судебное разбирательство по факту незаконного увольнения тянется уже почти пять месяцев.
Тогда же уволили, точнее, сократили другого профсоюзного активиста - 59-летнего Валерия Дмитриева, мастера электрохимзащиты. Полугода не дали доработать до 60 лет. Возмущенный Валерий Васильевич вступил в Российскую коммунистическую рабочую партию и стал писать необыкновенно ядовитые статьи в местную прессу ("А по выходу на пенсию у чиновника личико красное, брюшко толстое, а на его торт еще и толстенный кусок сала заваливают. А уборщица худющая, сгорбленная…") и листовки: "Пора оставить свой страх на скамейках курилок, где все такие смелые! Администрация Сургута, выходите на цивилизованные переговоры с рабочим классом!"
Последняя по времени крупная акция "Профсвободы" состоялась 18 марта. На митинг пришли около полутора тысяч человек (для трехсоттысячного Сургута это немало). Захаркин говорил о необходимости увеличения гарантированной части заработка уже до 80% и оплаты любой переработки в двойном размере. А еще о том, что все дивиденды должны быть направлены на строительство жилья для рабочих. И что зарплата гендиректора не должна превышать пяти зарплат рабочего шестого разряда.
Пролетарии объединяются - медленно, мучительно, сначала - бурно и вдохновенно, потом - тяжело и пугливо. "Профсвобода" движется ощупью по размытой правозащитной дороге, то и дело сбиваясь на декларации, не очень ловко балансируя между глобально утопическим "Защитим всех людей труда" и грозными жалобами на недостающие запчасти. Что станет с ней дальше? Уйдет ли в сутяжные страсти, займется сервисом оппозиционных политиков, профессионализируется на митинговых шоу?
Такие стихи пишет Саша Захаркин. И верит в то, что пишет.
Анна Андреева
Бесссовестный деготь труда
- Купите кольцо, мадам, - дежурно, без энтузиазма говорит он, ставя минералку на пластиковый стол. - Алкаши принесли ночью. Отдам недорого.
Цыганское ли золото, зубное, краденое - не интересно; я не на кольцо смотрю, а в лицо. Такой профиль называют элегическим. Такие ресницы называют опахалами. Такая тонкость, и нежность, и изящество, боже ты мой, - через полгода-год в лице проступит порочность, но уже сейчас мальчику не стоит находиться в этом кафе на трассе, опасно, мало ли какие люди, родители не спасут, если что (я почему-то уверена, что в этом кафе работают родители, иначе совсем нехорошо)… такое гейнсборовское дитя, такое…
- С бриллиантами, - церемонно уточняет он.
Не бомж, но где-то около - на грани допустимой общепитовской опрятности. На нем джинсы с бурной биографией, майка с чужого плеча, но стираная, и вызывающе новенькие кроссовки - кажется, пахнут пластмассой, словно только что из рисовой сумки. Вкрадчиво:
- Не хочу навязываться, но, может быть, вы все-таки посмотрите, мадам? Проба пятьсот восемьдесят три… Возвращается мой попутчик. Он из этих мест, гораздо чаще, чем я, ездит по трассе и хорошо знает это кафе.
- О, Арчи, - говорит он. - Привет.
- Он Артур?
- Артур. Иди, Артур, иди, вот тебе стольник. Не мешай нам говорить.