Русская жизнь-цитаты 7-14.01.2024

Жатвы войны: Русская православная церковь и российское вторжение в Украину,"Русская православная церковь и война: некоторые выводы Как уже было сказано, РПЦ — это глобальный социальный институт со сложной структурой и непростыми отношениями между своими частями. Его существование опирается на авторитет «русского православия» и русской культуры, но также зависит и от российского государства. Начав захватническую империалистическую войну с Украиной, Путин нанес мощный удар по авторитету всего «русского» в мире, в том числе по авторитету РПЦ и его центрального управленческого органа — Московской патриархии. Перед РПЦ возникла сложная дилемма: необходимость обеспечить требуемую поддержку действий российской власти, от которой она во многом зависит и которую поддерживает значительная часть и духовенства, и мирян, во всяком случае в России, и в то же время необходимость сохранить свой глобальный статус, в том числе свои структуры в тех странах, где в церкви видят «пособника» путинской власти.  С самого начала руководство РПЦ заняло позицию на «двух стульях». Патриарх Кирилл делал сначала осторожные, а потом все более недвусмысленные заявления в оправдание войны, пытаясь в то же время «растворить» их в потоке своих речей и избегать «резких движений» церковно-административного плана. А Священный синод как центральный управленческий орган церкви (как и большинство его членов) всячески дистанцировался от войны. Вслед за ним политически нейтральную публичную позицию заняло и большинство духовенства и епископата РПЦ. В результате речи патриарха и деятельность некоторых подконтрольных непосредственно ему церковных органов стали как бы его «личным делом».  Однако подобная двойственность помогла РПЦ лишь отчасти. И правительства стран, противостоящих российской агрессии, и, что даже более существенно, некоторые из автономных церквей и зарубежных приходов РПЦ требовали от ее руководства если не осуждения войны, то по крайней мере полного нейтралитета и прекращения пророссийской и провоенной агитации патриарха и его окружения, чего те явно не могли и не хотели делать. Наоборот, патриарх все более активно требовал от духовенства соучастия в оправдании агрессии. Такое развитие событий уже сейчас привело к продекларированному (но пока не реализованному полностью) уходу из РПЦ двух автономных церквей и явственно обозначило перспективы ухода третьей (Молдавской). Все это в перспективе грозит РПЦ превращением из глобальной церкви в национальную и утратой того положения в православном мире, которое она не просто занимала, но и укрепляла в течение постсоветского периода своей истории.  Современное «мейнстримное» политическое сознание предполагает, что любая крупная религиозная организация должна занимать общественно-политическую позицию и эта позиция должна быть «правильной». Обычно ему трудно принять мысль, что религиозные организации созданы не для реагирования на текущую политическую ситуацию, но ради иных целей, понятных и общих для их постоянных участников, и что наличие таких целей предполагает высокий уровень внутренней толерантности к индивидуальным и групповым политическим взглядам членов общин. В том числе к личным взглядам их руководителей.   Так, достаточно левые взгляды нынешнего папы римского не вызывают в более консервативных католических сообществах стран Африки или Азии серьезных дискуссий о необходимости «отделения» от Ватикана. Но в современной Украине миротворческие и примирительные реплики папы относительно России и Украины на официальном уровне воспринимаются с раздражением. И местным католикам и греко-католикам приходится не только оправдываться, но и осуждать своего духовного руководителя, иначе перед ними открывается перспектива принудительного отсоединения от Ватикана, к чему уже призывают в украинском политическом классе. Высокий уровень координации «Свидетелей Иеговы» не означает, что региональные общины получают из Бруклина инструкции о том, за кого голосовать их членам. Собственно, никто точно и не знает и мало кого интересует, за кого голосуют руководители этой насчитывающей миллионы участников организации. Но в России на официальном уровне «Свидетелей Иеговы» подозревали в шпионаже и каком-то «влиянии» и запретили, а активистов отправили под суд.  К большим «традиционным» церквям европейских государств обычно больше претензий, поскольку считается, что они более влиятельны. При этом игнорируется тот факт, что с 1960-х годов их реальное влияние на общество в целом радикально уменьшилось, а отношения с государством у каждой из церквей разные. А потому представление о возможности инструментального использования государством церкви для достижения политических целей не работает на практике и существует только в умах людей, которые, собственно, в церковь не ходят.  Не являются в этом отношении исключением и руководители постсоветских государств, в первую очередь российского. Ритуальные посещения Путиным некоторых церковных служб или слухи о наличии у него духовника в лице нынешнего крымского митрополита Тихона (Шевкунова) не отменяют его заметной по поведению в храме «нецерковности» и сугубо формального отношения к исполнению обрядов. Это и объясняет его стремление использовать РПЦ исключительно как инструмент поддержки собственной политики, в качестве сегодняшнего «комиссара». Так, подводя 14 декабря итоги года, Путин, в частности, использовал лжецитату из Бисмарка: «Войны выигрывают не полководцы, а школьные учителя и священники», хотя в ее распространенной и более близкой к оригиналу версии упоминаются только учителя — очевидно, формула со священниками лучше соответствует путинскому видению программы патриотического воспитания, где систему образования должно дополнять духовенство. Ответом на эти ожидания становится ситуация, когда речи патриарха, всегда готового продемонстрировать поддержку государства, заменяют для телекамер и российского политического класса реальную церковь и ее позицию.  Оценивая же реальную роль РПЦ в войне, следует прежде всего различать политические взгляды самого патриарха и стоящей вокруг него идеологической группы сторонников войны, с одной стороны, и официальную позицию РПЦ как институции, а также взгляды остальных активных участников церковного сообщества — с другой. Также необходимо различать ту часть РПЦ, которая находится в России и отчасти в Беларуси, то есть существует в условиях жесткого авторитарного режима, и прочие ее автономные церкви, зарубежные епархии и приходы, которым не обязательно исполнять директивные предписания российских властей и которым не грозит визит сотрудников ФСБ в случае, например, публичного выражения несогласия с политикой российских властей в отношении Украины.  Кроме того, важно осознавать, что активная часть прихожан РПЦ может расходиться в оценках происходящего не только с точкой зрения официальной Москвы, но и с точкой зрения официального Киева и противиться идее строительства в Украине «политической нации», стремлению украинских властей сделать ее инструментом достижения идеологической гомогенности и репрессивной языковой и религиозной политики. Тем более если принимаемые меры прямо нарушают интересы церковного сообщества и общепризнанные международные и европейские нормы в отношении прав человека и меньшинств. Поэтому осуждение российской агрессии у активной части РПЦ может вполне сочетаться с протестом против последовательного разрыва Киевом двусторонних связей между странами на низовом уровне, прямых репрессивных мер против УПЦ, русскоязычных общественно-политических организаций и декларируемых планов украинизации восточной и южной частей страны.  Каждый священник РПЦ и активная часть прихожан имеют личное отношение к войне и действуют в основном исходя из него, хотя и должны оглядываться на условия пребывания в составе большой структуры, из которой для большинства из них по разным причинам «нет выхода». Очевидно, что в России и Беларуси это отношение во многом формируется пропагандой, особенно через подконтрольное государству телевидение, и в этом отношении и священники, и прихожане мало чем отличаются по своему настрою от основной массы населения. Как и в обществе в целом, среди них найдутся церковные энтузиасты ведения боевых действий (как, например, Свято-Елизаветинский монастырь в Минске), которым государство и местные власти в России и Беларуси охотно предоставят площадки для соответствующей агитации. При этом о позиции 90–95% приходов и монастырей, которые не ведут подобной агитации, мы ничего не узнаем, поскольку в отличие от инициатора строительства Z-храма или священника, освятившего памятник Сталину, медиа они неинтересны.  Сколько из них — скрытые диссиденты и сторонники Украины, мы не узнаем также, потому что в условиях жесткой авторитарной диктатуры они могут себе позволить тормозить машину государственной пропаганды, но большинство из них не способны пожертвовать собой, участвуя в сопротивлении. Такие, кстати, есть, и о них мы узнаём из сочувствующих таким поступкам медиа. Сколько противников войны и горячих критиков и патриарха Кирилла, и Путина или, наоборот, их искренних сторонников (из числа священников) находятся вне пределов России и Беларуси и не могут открыто выражать свою позицию, опасаясь развала прихода, гнева епархиального начальства или местных властей (а чаще — всего вместе), подсчитать также совершенно невозможно.   Тем не менее стремительно происходящие отпадения от РПЦ Украинской и Латвийской церквей и отдельных приходов (вроде прихода церкви Николая Мирликийского в Амстердаме, ушедшего в марте 2022 года) показывают, что в РПЦ в целом есть потенциал для стремительных изменений. А уж какими они будут — чаемый многими критиками РПЦ развал или какие-то внутренние перемены, — покажет время. Возможно, она получит какие-то новые крупные пряники от российских властей, но кажется вполне вероятным, что ее потери за пределами российской территории будут существенно больше ожидаемого в начале войны. Впрочем, то же можно сказать о политическом влиянии и судьбе российского государства в целом.  В любом случае внутреннее единство РПЦ, личная мотивация ее прихожан и священников, связи между отдельными членами церкви и целыми общинами в разных странах и локациях, равно как и обособление от Московского патриархата (как административной структуры) групп духовенства и общин внутри нее — куда более устойчивые и важные факторы, определяющие ее идентичность и ее будущее, нежели внешнее политическое и политизированное давление. Вместе с тем это давление, навлеченное на церковь именно войной, подрывает и грозит обрушить внутрицерковные связи.  Что касается пропагандистского потенциала РПЦ, которым так озабочены политики, то в действительности он выглядит заметно меньшим, нежели, например, потенциал контролируемых российским государством медиа, армейской пропаганды, милитаристской и русско-националистической части российского книгоиздательского сообщества, компьютерных игр, социальных сетей и всей системы образования и воспитания — от детских садов до крупнейших вузов — на контролируемой РФ и Беларусью территории. Но, в отличие от них, РПЦ является централизованной и глобальной организацией с несменяемым и международно известным лидером, а потому привлекает внимание политического класса и медиа. Так или иначе, РПЦ не избежать своей доли моральной и политической ответственности и за свою деятельность (и бездеятельность) во время войны, и в особенности за публичную поддержку Путина со стороны своего лидера.",Жатвы войны: Русская православная церковь и российское вторжение в Украину,https://re-russia.net/expertise/0117/?fbclid=IwAR2OZLOlvAwNC_ZttnaBqU8qG0BoV7o01cuhnEfCo9nJzuBykG902Q-Go4s,2024-01-10 03:52:16 -0500