Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

Незадолго перед этим мадемуазель удалось одержать победу в бизнесе: после ее выходки с появлением «новых» ароматов Пьер Вертхаймер, очевидно просчитав риски, решил пойти на переговоры с Шанель… К удивлению многих (в том числе удивились: адвокат Шанель Рене де Шамбрен, Шпатц и мы с Еленой), Вертхаймер предложил мадемуазель по-настоящему выгодные условия. Он оплатил ее долги, а также возместил, в долларах, «упущенную выгоду» за двадцать пять лет! Пьер Вертхаймер назначил Шанель фиксированную ренту от продаж духов ее имени по всему миру, это стабильный и постоянный доход.

«Лошадка сбросила жокея», – сказала мадемуазель. В такую победу в последнее время никто, кроме нее самой, не верил; сколько раз она мне говорила, что ее адвокат Шамбрен – «жалкий трус».

Но одновременно ее двенадцатилетней жизни со Шпатцем пришел конец. Была ли там идиллия хоть когда-нибудь? Искренняя привязанность с его стороны? Мадемуазель мало мне рассказывала, лишь в последнее время иногда намекала, что они со Шпатцем часто скандалят и иногда дело доходит до драки. Похоже, ей совсем не с кем было поделиться, она сама стала приезжать к нам. В конце концов даже моя жена стала относиться к ней мягче, понемногу привыкнув к неподражаемому нарциссизму Коко.

После заключения соглашения с Вертхаймером Шпатц стал требовать скорой свадьбы и составления брачного контракта. Может быть, сама мадемуазель и пошла бы на это, все-таки она-то любила Шпатца, осознавая, что он ее последняя любовь. Хотя Коко жаловалась, что ей не хватает романтичности и тепла в этих отношениях. Она была слишком гордой, чтобы просто сказать: «Я чувствую, Шпатц меня не любит». Мы с Еленой, жалея Коко, старались ее уверить, что дело в его немецкой сдержанности.

После того как документы с Вертхаймером были подписаны, Шпатц потребовал в брачном контракте не только отписать ему половину ее доходов, но и завещать ему деньги и недвижимость во Франции и Швейцарии после ее смерти.

– Нацист! – часто ругалась мадемуазель.

– Ты только что узнала об этом, дорогая? – усмехалась моя жена.

В ответ мадемуазель поворачивалась к Елене – всем телом, смотрела на нее своими яркими глазами, потом громко фыркала:

– Ты права.

Мадемуазель призналась мне, что оплатила долги Шпатца и положила на его счет деньги, сумму я не знал. Какое-то время Шпатц продолжал настаивать на свадьбе (раньше он тянул с браком, что обижало мадемуазель). Бурные ссоры, переговоры, разъяснения адвоката, поездки мадемуазель в Париж для консультаций, поездки Шпатца в неизвестном направлении – все стоило Коко здоровья и нервов, и наконец закончилось их расставанием.

Мадемуазель, разумеется, утверждала, что сама выгнала Шпатца и давно хотела с ним порвать, что он ей надоел. Но мы с Еленой видели, что она страдает, и понимали, что «нацист» ее бросил. Позже стало известно, что Шпатц переселился на юг Испании с молодой подругой. Шанель была унижена.

Этот показ, что вот-вот должен был начаться на Рю Камбон, был для Коко возможностью доказать миру, что слава ее жива и ее талант превосходит способности «всех этих новых женоненавистников». О молодых кутюрье, своих коллегах-конкурентах, она высказывалась пренебрежительно, не признавая заслуги ни одного из них.

Но больше всего это была мечта о мести Шпатцу.

…Затрещали, раздвигаясь, коромандельские ширмы. «Дамы и господа, мы начинаем», – объявила помощница. Высокие девушки в платьях и костюмах прямого и простого покроя, напомнивших мне униформу австрийских военных, в темных жестких канотье, глубоко надвинутых на лоб, спускались по лестнице, каждая держала табличку с номером модели платья. Они быстро проходили вдоль рядов зрителей – не виляя бедрами, не улыбаясь и не останавливаясь. Затем они проворно и изящно разворачивались, еще раз проходили вдоль первого ряда и удалялись в боковую дверь салона.

Я не знаю, где мадемуазель успела набрать таких девушек. Лицо каждой, даже без улыбки, имело приятное выражение, которое дается хорошим воспитанием и количеством прочитанных в детстве книг. Тридцать лет назад в доме мадемуазель работали аристократки, в основном русские эмигрантки. Новые девушки были другими, больше похожи на француженок или англичанок, но они тоже казались изысканно-аристократичными. Мне показалось, они были такими, какой мадемуазель хотела быть в молодости; в ней не было врожденной утонченности, многое Коко приходилось перенимать у любовников, зато она хорошо разбиралась в том, что называют благородными манерами.

Я помнил овации, смех и крики восхищения в этом зале. Теперь манекенщицы ходили в полной тишине, никто не аплодировал. С картонками в руках, со вздернутыми подбородками (в этом узнавалась манера хозяйки), девушки были похожи на прогуливающихся заключенных, прекрасных каторжниц без имени и голоса. Так прошел тихий тягостный час.

Иногда в зеркалах вдоль лестницы, по которой спускались девушки, можно было видеть лицо мадемуазель. Коко стояла наверху, слегка сгорбившись, не улыбалась, одна рука в кармане, другая с сигаретой.