Русские князья. От Ярослава Мудрого до Юрия Долгорукого

Ярослав повернул к посаднику потемневшее от ненависти лицо. На него смотрели мертвые глаза оленя, переброшенного через луку седла Коснятина. Забава с любопытством переводила взгляд с князя на посадника, ждала, что же будет дальше.

Но в разговор вмешался третий, о котором все забыли. Мохнатый, ничтожный человечек протиснулся между князем и посадником, который силился слезть с коня, но никак не мог высвободиться от тяжелой оленьей туши.

– Так ты князь? – спросил старичок Ярослава. – Почему же не поведал, я бы на колени перед тобой упал. А теперь поздно. Расхотелось.

– Убирайся с глаз, Пенек, – посоветовал ему Коснятин.

– А почему бы я должен уходить, ежели это моя хижина?

– Может, и девка твоя? – Коснятин наконец слез с коня, прилаживая на плечо тушу оленя.

– Моя! А только тебе – дудки! – Пенек выставил мохнатую дулю, издалека показывая ее посаднику.

– Не болтайся под ногами: раздавлю! – прикрикнул на него посадник, неся убитого оленя к князю. – Кланяюсь тебе, княже, этим оленем…

Ярослав понял, что строгость здесь неуместна, нужно было свести все приключение к шутке, поэтому он уступил дорогу, кивнул на Забаву:

– Подари своего оленя девушке.

Посадник, обрадованный тем, что князь не стал отчитывать его за назойливость, за преследование (ибо как иначе можно было объяснить его появление в лесу после того, как Ярослав пожелал ехать на охоту без какого бы то ни было сопровождения), положил оленя к ногам Забавы, поклонился девушке:

– По княжьему велению. Дарим тебе.

– А зачем он мне?

– Княжий подарок, – степенно напомнил Коснятин.

– Бери, глупая девка! – прикрикнул Пенек.

– Князь наш щедрый, – сказал посадник.

– А пускай бы князь и освежевал, – засмеялась Забава.

– Сделают это за нас, – сказал солидно Коснятин.

– А я хочу, чтобы князь, – упорно повторила девушка.

– Ежели так, я и сам могу. – Посадник знал крутой нрав Ярослава, боялся вспышки, которая могла вот-вот разразиться.

– Нет, пускай уж сам князь. Или, может, не умеешь, княже? Отец, помоги нашему…

– Не нужна помощь, – сказал просто Ярослав.

– Княже, – укоризненно промолвил посадник, – как же так?

– Моя забота!

Варяги соскочили с коней, чтобы внести оленя в хижину, однако Ярослав остановил их движением руки, сам взвалил себе оленя на плечи, легко понес его к двери.

– Открывай! – крикнул он Забаве.

Ярослав чувствовал себя молодым и сильным, как олень в непроходимых пущах. Звонкая сила струилась у него в каждой жилочке. Не было никого на свете. Только он и эта девушка – словно Божий дар и бессмертный грех!

– Несите еловые ветки! – крикнул он варягам и посадниковым ловчим, а Забаве велел: – Разведи большой огонь! Костер! Побольше огня!

Он смело разрезал шкуру убитого зверя, умелыми движениями принялся свежевать тушу. Пахло хвоей от подстилки, сделанной варягами, а ему казалось, что это запахи Забавы. Варяги принялись разводить костер посредине хижины, шипела вода на мокрых дровах, густо стлался едкий дым, а перед взором Ярослава из этого дыма вставал образ девушки, до поры до времени находящейся где-то в противоположном углу. Дрова разгорелись, Коснятин велел принести бочоночек, полный крепкого меду, достал из-за голенища окованный серебром рог, первому поднес князю, но тот плечом указал на Забаву, девушка отказываться не стала, осушила рог, обтерла губы, сказала:

– Вкусно.

Дрова трещали, пламя взвивалось до самого потолка, в хижине стало светло, выпили, чтобы согреться, и князь, и Коснятин, и варяги, и ловчие, перепало и Пеньку. Ярослав быстро разделывался с оленем, Забава, отойдя еще дальше, расчесывала простым деревянным гребешком волосы, они пахли, наверное, дождем, лесом, чистотой и еще чем-то, чем только могут пахнуть волосы такой небывалой девушки. Князь добрался уже до оленьих внутренностей, его руки натыкались на комки загустевшей крови, прикасались пальцами к теплому, скользкому, страшному в прикосновении, потом небрежно выкладывал внутренности в подставленную Пеньком большую глиняную миску, вырезал из туши самые сочные куски и передавал их Забаве, причесанной, умытой, свежей, в сухой полотняной сорочке, умело подоткнутой так, что не мешала она двигаться и одновременно открывала всю привлекательность девичьей фигуры. Коснятин наливал меду еще и еще, Забава с помощью Торда принялась жарить оленину на огне. Ярослав заканчивал свою тяжелую и хлопотную работу, теперь у него была возможность чаще посматривать на девушку, видел ее крепкую, словно точенную из тяжелого драгоценного дерева фигуру, ее обнаженную до локтя руку, упруго мягкую и одновременно сильную, сердце у него сжималось при виде пламенных отблесков на лице Забавы; с каждой минутой он становился моложе и моложе, вконец одуревшим, ошалевшим, а тут еще Коснятин – то ли захмелел, то ли прикидываясь захмелевшим, – развалился на зеленых еловых лапах возле огня, подставил к пламени свои дорогие сапожищи, так что из них заклубился пар, и затянул сочным басом:

Ой, лада, покажись,В красно платье не рядись…[14]