Русские куртизанки

Начав бывать у «Грифа», он сразу обратил внимание на Нину Петровскую — почуял ее «особенную чуткость» к нему. Они подружились. Белому страшно импонировало, что Нина считает его «новым Христом». Ему было совершенно все равно, что Соколова часто нет дома («наши однажды скрестившиеся дороги пошли фатально в разные стороны», — напишет о разладе с мужем Нина), что вокруг бледной, словно бы всегда утомленной, вяло курившей хозяйки толпятся днем и ночью какие-то мужчины, что она с сомнамбулическим выражением часто то с одним, то с другим покидает общую компанию, а потом возвращается, на ходу приглаживая волосы и оправляя платье, сохраняя все тот же сомнамбулический и невинно-девичий вид, в то время как спутник ее приходит сконфужен, красен, потен и доволен. Кстати, об этом редкостном умении Нины Петровской вечно быть «не от мира сего» Брюсов спустя год-другой напишет так:

Черты твои — детские, скромные,Закрыты стыдливо виски,И смотрят так странно бездонные,Большие зрачки.Движеньями грустно-усталымиТы просишь: оставьте меня!Язвит тебя жгучими жаламиДействительность дня.

Не сомкнуты губы бессильные,Как будто им нечем вдохнуть,Как будто покровы могильныеТомят тебе грудь.Как будто ты помнишь далекое,Что было, быть может, лишь сном.И сердце твое одинокое —Навеки в былом.Как призраки, горько ненужные,Мы, люди, скользим пред тобой.

Ты смотришься в дали жемчужныеПоникшей душой.К глубинам родным наклоняешьсяИ рада виденьям, — но вдруг,Вся вздрогнув, опять возвращаешьсяПечально в наш круг.

Андрей Белый вообще был склонен к духовному мистицизму и считал любовь платоническую высшим достижением и счастьем человеческим. При этом от матери он унаследовал достаточно чувственности, чтобы впадать иной раз в искушение, а от отца — достаточно комплексов, чтобы потом с наслаждением презирать и себя, и ту женщину, которая подвергла его искушению. Именно с наслаждением! Как говорится, не согрешишь — не покаешься.

В своих воспоминаниях Белый с некоторой даже оторопью фиксировал тонкости отношений с Ниной — вернее, те этапы, по которым проходила его душа:

«С осени 1903 г. совершенно неожиданно вырастает моя дружба с Н.

…Моя тяга к Петровской окончательно определяется; она становится мне самым близким человеком, но я начинаю подозревать, что она в меня влюблена; я само чувство влюбленности стараюсь претворить в мистерию…»

Нина очень сильно была под его влиянием. Из всех своих многочисленных туалетов она выбрала черное бархатное платье (но, заметьте себе, не балахон какой-нибудь, а такое, что мягко обливало ее, словно вторая кожа), навесила на него большой тяжелый крест, подобный тому, который носил Белый, на руку навертела вместо браслета четки, ходила в церковь по делу и за делом и беспрестанно каялась, стала «Грифа» называть «Грехом» и отреклась от него… Белый мечтал уйти в заоблачные выси во время своих медитаций — Нина размышляла о самоубийстве, не только тайно, но и публично — в рассказе «Последняя ночь».

Такая преданность, такая влюбленность очень льстили Белому. Пытаясь убедить Нину в том, что он отвергает всякую чувственность, вообще не допускает мысли о возникновении между ними земной, «простой человеческой» любви, а заодно декларируя это пред всей Вселенной (Белый считал Вселенную единственно достойной себя аудиторией), он написал стихотворение «Предание», в котором выставил себя этаким безгрешным пророком… но тут он крепко дал маху, потому что пророк провидит будущее, а Белый и представить себе не мог, как аукнется ему в самом скором времени этот несчастный «Sanctus Amor», эта святая любовь!

Он был пророк,Она — сибилла в храме.Любовь их, как цветок,Горела розами в закатном фимиаме.Под дугами его бровейСияли взглядыПламенносвятые.

Струились завитки кудрей —Вина каскадыПеннозолотые.Как облачко, закрывшее лазурь,С пролетами лазуриИ с пепельной каймой —Предтеча бурь —Ее лицо, застывшее без бури,Волос омытое волной… etc.