Русские мыслители

Вышеупомянутые разногласия не выходили за рамки общего революционного мировоззрения — ибо, невзирая на внутренние различия, всех народников объединяла неко­лебимая вера в торжество революции. Вера сия проистекала из множества источников. Ее вселяли потребности и взгляды, существовавшие в тогдашнем обществе, где почти не было заводской промышленности: общество жаждало простоты и братского единения, в обществе царствовал аграрный идеализм — в конечном счете восходящий к Руссо, к той окружающей действительности, которую и теперь можно созерцать в Индии либо Африке, — что неизбежно выгля­дит утопическим в глазах историков и социологов, родив­шихся на промышленном Западе. Народническая вера яви­лась промежуточным итогом разочарования в парламентской демократии, либеральных убеждениях и благих намерениях буржуазной интеллигенции, последовавшего за полным про­валом европейских революций 1848-1849 годов; породил ее и вывод, сделанный Герценом: Россия, в то время избе­жавшая революции, нимало не пострадавшая от нее, может сыскать спасение в нетронутом естественном социализме крестьянского «мира». На веру народников чрезвычайно сильно повлияли и яростные писания Бакунина, проклинав­шего любую и всякую централизованную власть — особенно государственную, — и бакунинское утверждение: люди по природе своей мирны и трудолюбивы, а ожесточаются лишь когда их сбивают с пути истинного и понуждают ста­новиться либо тюремщиками, либо узниками.

Но питали эту веру и потоки, струившиеся в противо­положную сторону — ткачевские заявления о том, что яко­бинские «сливки», профессиональные революционеры, суть единственная сила, способная уничтожить надвигающийся капитализм — убийственному наступлению коего спо­собствуют беззубые реформаторы, человеколюбцы и карь­еристы из интеллигентов — капитализм, прячущийся под омерзительной маской парламентской демократии; в еще большей степени сказывались махровый утилитаризм Писа­рева и писаревские нападки на всякий идеализм и всякое любительство — в частности, на сентиментальную идеали­зацию простого и прекрасного крестьянина вообще, а осо­бенно, русского мужика, на коем якобы почиет благодать, — мужика, еще не тронутого тлетворными влияниями загни­вающего Запада. Поддерживая выкрики Писарева, «крити­ческие реалисты» призывали соотечественников спасаться посредством взаимной выручки и трезвой, целеустремленной расчетливости — можно сказать, повторялась кампания, раз­вернутая встарь французскими энциклопедистами в пользу естественных наук, ремесленных навыков, специализации — только теперь еще и направленная против словесности, классического образования, истории: всего, что народные заступники объявили сибаритством и потаканием собствен­ным прихотям. В первую очередь, «реализм» и «польза» про­тивопоставлялись литературной культуре — убаюкавшей лучших русских людей до того, что, пока бюрократы, чино­вные лихоимцы, тупые, грубые помещики и мракобесы- церковники эксплуатировали злосчастный народ, предостав­ляя мужикам гнить илй разлагаться, русские эстеты и либе­ралы глядели в другую сторону.

Но самым звучным припевом служили проповеди Лаврова и Михайловского, чей индивидуализм и рацио­нализм составили ядро народнического мировоззрения. Вослед Герцену, оба полагали: у истории нет предначер­танных путей, нет «либретто»[263], ни жестокие столкновения культур, народов и классов (составляющие, с точки зрения гегельянской, самую сущность прогресса), ни борьба за право одного класса помыкать другим (согласно марксистам, это движущая сила истории) не являются чем-то неизбежным. Вера в человеческую свободу была краеугольным камнем народнического гуманизма — народники без устали твер­дили: цель избирается человеком, а не предписывается ему; только воля человеческая способна построить счастливую и достойную жизнь, при коей интересы интеллигентов, мужиков, рабочих и представителей «свободных профес­сий» возможно примирить —не сделать едиными, ибо это немыслимо, но привести хотя бы в неустойчивое равнове­сие, а рассудок и непрерывное попечение приспособят его к почти непредсказуемым последствиям взаимодействия людей друг с другом и с природой. Возможно, тут сыграла извест­ную роль православная традиция примирения и общности, противостоявшая и авторитарной католической иерархии, и протестантскому индивидуализму. Сыграли роль и запад­ные доктрины, западные пророки, западные наставники: французские радикалы, орудовавшие до и после револю­ции, Фихте и Буонарроти, Фурье и Гегель, Милль и Прудон, Оуэн и Маркс. Но крупнейшей фигурой народничества, человеком, чей темперамент, идеи и деятельность преобла­дали в нем от начала до конца, несомненно, был Николай Гав­рилович Чернышевский. О Чернышевском написаны вороха монографий, но его жизнь, взгляды и оказанное ими влияние доныне ожидают своего исследователя.